Пол Андерсон - Секира света
В доме стояли приятный сумрак и прохлада. Обстановка казалась удобной. Не обязательно же смотреть наверх, под потолок, на фриз, вызывавший в Конане отвращение.
Не может он дать погибнуть этому прелестному созданию. И почему бы не взять то, что она ему предлагает? Если он ранит этим Дарис — ну, она сама виновата. А Рахиба была бы, вероятно, неоценимой союзницей.
Он, конечно, не такой больной от любви сосунок, как Фалко. Он внимательно осмотрел помещение и не нашел ничего, что выглядело бы похожим на оружие, или чего-либо пригодного для чародейства. Вторая дверь покоя была завалена обломками здания, так что за ней никто не мог прятаться. В самом помещении находились два кресла, столик с кувшином, чаша для умывания, полосы ткани и широкое ложе. Он положил Секиру на пол с правой стороны и глотнул воды. На вкус она была чистой. Ему не приходило на ум, что она не стала применять яд, потому что намеревалась прибегнуть к могущественным чарам.
— Разденься, — прошептала она, когда он утолил свою жажду. — Я истомилась по тебе.
Ее пальцы помогали ему избавиться от рваного бурнуса и кафтана. Пока он снимал кольчугу и рубаху, она встала на колени, чтобы стянуть с него сапоги. Потом она еще помогла ему освободиться от остальной одежды, покуда он не стал перед ней обнаженный.
В нем вспыхнуло желание. Ее глаза расширились от изумления. Он схватил ее на руки.
— Кром! — вырвалось у варвара. — Немедленно снимай с себя это оперенье!
— Конан, ты делаешь мне больно! — взвизгнула она.
Он выпустил ее. Она потрогала свои руки в тех местах, где он касался ее. — Будут большие синяки! — Она улыбнулась, взмахнула ресницами и послала ему воздушный поцелуй. — Я буду с гордостью носить их как клеймо, полученное от такого могучего мужчины.
— Разденься, — сказал он низким голосом.
— О, я томлюсь по тебе так же, как ты по мне, — заверила она его звонким голоском. — Но ты ранен, возлюбленный. Кровь, пот и грязь портят твое великолепие. Дозволь мне сперва умыть тебя, умастить, перевязать, дабы ты более не испытывал боли и усталости. И тогда мы предадимся друг другу.
— Как тебе угодно, — сдался он и уселся так, чтобы Секира находилась справа от него.
Она обмочила платок в чаше, отжала и принялась обмывать Конана медленными, расчетливыми движениями, которые одновременно и успокаивали его и усиливали еще больше его желание. Пальцами другой руки она нежно гладила его волосы.
Он почти пожалел, что это кончилось. Когда она отступила на несколько шагов, он проследил за ней горящим взглядом. Скользящая к залитому солнцем дверному проему, она была похожа на золотую тень. Он смотрел, как она вытирает руки о ткань, запятнанную кровью, которую использовала как полотенце, без сомнения, чтобы стереть с ладоней грязь и волосы, прилипшие к пальцам. Да, она была права. Сейчас она так же нежно нанесет ему успокаивающие боль целительные мази…
— Эй, что ты задумала? — спросил он, пораженный.
Она остановилась у выхода. Ее голос был исполнен сладчайшей насмешки:
— Я ухожу. Я решила, что будет все же лучше не ездить по стране. Прощай, варвар.
Он вскочил, когда она выскользнула наружу. С Секирой в руке он бросился следом за ней.
Солнце ослепило его. Одно мгновение он почти ничего не видел. Когда глаза его привыкли к яркому свету, он стоял на пустой улице один.
— Кром! — выругался он. — Ведьма держала меня за дурака. Зачем?
Он нагнулся, чтобы найти в песке ее следы. Занесенные песком, почти неразличимые отпечатки ног увидел он. Но он был хороший охотник и следопыт. След вел несколько футов вдоль стены дома — ведьма бежала семенящим шагом — и заканчивался дикой путаницей отпечатков, которая сказала ему, что произошло нечто странное.
Он огляделся вокруг. Высоко в небе летел, направляясь на запад, золотой орел, кроме него не было видно ни одного живого существа.
Действительно ли хотела Рахиба с ним поразвлечься? Не была ли уничтожена ее надежда сделать с ним нечто такое его осторожностью и бдительностью? Не потому ли она отказалась от своей попытки? Конану не хотелось думать об этом. Все в целом ему очень не понравилось. Он не собирался рассказывать об этом своим друзьям, потому что кое в чем он выглядел смешно.
Внезапно он громко расхохотался, и его оглушительный смех загремел среди камней и, казалось, взлетел к небу. Он смеялся над самим собой, потешался над всяким своим врагом, смеялся от радости, потому что действительно сумел добыть Секиру, которая освободит тайянцев. Он смеялся из чистой и глубокой радости жить. Как будто Рахиба забрала с собой плохое настроение, мучившее его все эти дни, и он снова стал собой: Конаном, бродягой, воином, любовником.
Воспоминание отрезвило его. Он поторопился одеться и идти дальше. Сверкающий рубин остался позабытым в стене.
Все тайянцы были заняты делами, следуя мягким, но четким и определенным указаниям Дарис. Когда девушка увидела приближающегося киммерийца, она вышла к нему навстречу и безразлично доложила:
— По твоему приказанию я разделила оставшихся в живых на две группы. Одна — те, кто не может сражаться. Ее будут сопровождать несколько легкораненых до дома, где все они смогут получить помощь. Они также возьмут с собой убитых и доставят их в расселину, где достаточно камней, чтобы навалить курган. Мы не должны оставлять их гулям. Вторая группа состоит, естественно, из тех, кто готов к бою. Тирис заверяет меня, что ему известна прямая дорога к Авзару. Обе группы скоро будут готовы выступить.
Его синие глаза встретились с ее. Он положил руки на ее талию и тихо произнес:
— Ты великолепно сделала свое дело, дочь королей, а я был самонадеян, зол и несправедлив. Я не знаю, что со мной было, но теперь мне ясно, как я оскорбил и ранил тебя. Прошу тебя, прости!
— О Конан! — вскричала она. Не обращая внимания на удивленные взоры окружающих, она бросилась в его объятия.
Глава девятнадцатая
Битва
Военная дорога вела в северо-западный предел, именуемый Тайей. Затем примерно день пути она проходила по узкой долине. Пронизанные расщелинами отвесы, склоны, усеянные скальными обломками, и поросшие скудной растительностью холмы поднимались по обе стороны дороги. Красная почва долины да растрепанный кустарник у подножия гор, сухая трава и к ней несколько кособоких деревьев… Небо было в тот предполуденный час окрашено ультрамарином, и уже сейчас жара, как в раскаленной печи, исторгала пряный аромат у карликового можжевельника.
Скрытые кустарником, на склонах лежали люди и пристально смотрели вниз. Расстояние делало фигуры проходящих по долине людей крошечными, однако не скрывало их численности. В авангарде шла кавалерия, боевые колесницы гремели следом, за ними выступали, плотно сомкнув ряды, пехотинцы, после них, защищенные арьергардом, тряслись повозки с провиантом. Вся эта живая лента заполняла всю ширину мощеной дороги на две-три мили. Сверкал металл, развевались вымпелы, над головами вздымались штандарты; копья и пики колебались, как колосья на ветру. Даже здесь, наверху, до наблюдателей доносились звуки шагов, гром копыт, грохот колес и беспрерывный барабанный бой.
