Наталья Белкина - Гиперборея
Мне приходилось то и дело прерываться, так как кто-нибудь из солдат изредка все же бросал взгляд в мою сторону. Наконец уж совсем стемнело, и я как раз справилась с последним злосчастным узлом. Мне осталось лишь привязать свернутое рулоном письмо к шее Трои. Пришлось воспользоваться кожаным шнурком, оторванным от сапога. Собака активно зашевелилась, почувствовав свободу, видимо ее лапы совсем закоченели. Это заметил один из солдат, стоявший у костра. Он начал настороженно всматриваться, нахмурившись, потом сделал шаг в нашу сторону.
— Троя, скорее! Беги! — прошипела я.
Она резво соскочила с повозки, сеть, вероломно звякнув, упала на землю. Все стоявшие рядом солдаты сразу же обернулись на нас, а тот, что заметил неладное первым, кинулся ко мне с проклятиями, но вдруг резко остановился и злобно оскалился. Он выхватил стрелу из-за спины и в одно мгновенье нацелил ее в несущееся вверх по холму белое пятно. Я рванулась почти инстинктивно и, спрыгнув с повозки, подлетела к нему в ту же секунду и сбила его с ног. Стрела улетела куда-то в небо. Солдат громко выругался, и в великом гневе со всей силы ударил меня в лицо. Я отлетела к костру и едва не рухнула в самое пламя. Из разбитой губы быстрым ручьем хлынула кровь, но я была довольна: Троя успела скрыться в темноте.
ГЛАВА 23
Мне дали платок. Он уже через несколько мгновений стал красным с белыми пятнами. Преданный воин принципала постарался: кровь никак не унималась. Доктора ко мне не допускали, потому что учинили допрос в палатке главнокомандующего. Он, кажется, злился. Но не на меня, а на того воина, что промахнулся и не попал в мою собаку. Я решила заступиться за него зачем-то:
— Это я ему помешала, за что мне и досталось.
— Ты — это другая история! — прикрикнула везде и всюду присутствовавшая Василиса. — Не встревай!
Я пожала плечами. Вообще-то мне было больно: губа распухла и челюсть ощущалась как-то странно и похрустывала. Хамсин неистовствовал, отмеривая шаги в небольшом пространстве шатра:
— Куда ты отправила ее?!! В столицу?
Я молчала. Отнекиваться было бесполезно. Принципал достал откуда-то платок побольше, почти полотенце, и швырнул мне его, потому что некогда белоснежный и благоухавший василискин платок пришел в совершенную негодность. Блондинка не могла найти слов от негодования, и лишь фыркала, изредка вставляя что в роде:
— Я же говорила! Нечего ее было развязывать!
— Может быть, тут твой добрый доктор замешан?! — вдруг осенило принципала.
Он даже остановился.
— Он тут ни при чем! — испугалась я.
— Ну, конечно же, он замешан! Это он помог ей, без сомнения! Я говорила тебе, что ты пригрел змею на груди!!! — снова прорвало на красноречие Василису.
— Вряд ли он станет рисковать своей семьей, даже ради старой дружбы, — высокомерно изрек Хамсин.
Я насторожилась:
— При чем тут его семья?
Мне сложно было говорить, почему-то еще и язык начал болеть. Я не стала больше отнимать от лица полотенце, представляя, как я сейчас могу выглядеть. Принципал не услышал моего вопроса, он был поглощен собственными мыслями. Необходимые пояснения дала мне блондинка:
— Нам для нашей смертной армии нужен был доктор. И ты думаешь, он тут просто так стал бы торчать? Он боится за свою женушку и детишек, потому что знает, что мы победим и доберемся до Дремучего Леса и до них!
Так вот оно что! Бедный Ю-Ю! А я-то, дура!!!
— Помолчи, — грозно взглянул на нее Хамсин.
Василиса удивленно подняла брови. Выражение ее лица говорило само за себя: "а что я такого сказала"? Она была умней, когда правила Дремучим Миром…
— Мне следовало бы самой догадаться. Ты его запугал, — проговорила я сквозь платок.
— Я устрою вам очную ставку, — внезапно остановившись посреди шатра, провозгласил Хамсин.
Но ей не суждено было состояться. Появился Ильсар:
— Господин! Нам нужно немедленно сворачивать лагерь! — со своим низменно непроницаемым выражением лица отчеканил он и сощурил глаза, взглянув на меня. — Разведка донесла, что наместники готовятся покинуть столицу. Мы можем не успеть к месту назначения.
Теперь и Ю-Ю оказался под арестом. Его вина была не доказана, но из доверия он, по всей видимости вышел. Нас усадили на одну повозку, только мне снова связали руки, а за ним просто присматривали. Мы двинулись к перевалу среди ночи, и это было небезопасно. Волновались даже храбрые воины принципала. Некоторые из них, те, что ехали ближе к нам, с тревогой говорили об опасных горных тропах, через которые было боязно идти даже днем. К тому же ветер стал сильнее, и это точно не предвещало ничего хорошего.
— Почему ты не сказал мне? — спросила я доктора, как только солдаты, охранявшие нас отвлеклись. — Я думала о тебе плохо, и теперь мне стыдно за это.
— Стыд — это хорошее чувство, — ответил Ю-Ю своим излюбленным тоном философа. — А что я тебе должен был сказать?
— Ты не упомянул о том, что Хамсин грозил расправиться с твоей семьей.
Он уронил голову, помолчал, потом произнес:
— Я сказал все, что ты должна была услышать. Остальное — это личное.
— Прости… Но ты ведь не веришь в то, что Хамсин одержит победу и мир окажется у его ног?
— Я не знаю, во что мне нужно верить. Но, так или иначе, я не хочу рисковать.
— Тем не менее, ты рисковал. И рисковал из-за меня.
— А зачем я тогда тут? Если бы я знал, что не пригожусь здесь, то давно бы был возле своей семьи.
— Я такая дура, что сомневалась в тебе! Ты простишь меня?
— Да о чем ты? Как твое лицо?
Я так и не решалась еще оторвать от него полотенце. Оно тоже наполовину уже окрасилось в бурый цвет.
— Заживет до свадьбы!
— До какой это свадьбы? — удивился он наигранно.
— Прекрати! Ты ведь знаешь — это идиома.
Повозка начала поднимать в гору. Начиналась та самая опасная горная дорога. Солдаты Хамсина подъехали ближе, но не из излишней бдительности, а потому что тропа становилась все уже и уже, а факелы ее слишком слабо освещали. Спереди пришел приказ двигаться быстрее. Принципал торопился, боясь опоздать на свою главную битву. Но только бы не опоздала Троя! Хотя…
Может быть, эта решающая битва все же должна состояться? Ведь все, наконец, должно решиться раз и навсегда…
Мне стало не по себе. Я не видела пропасти, растущей под нами, но ощущала ее холодное дыханье. Оно поднималось снизу, овеивало всех нас страхом и уносилось с все более усиливающимся ветром. Кони гвардейцев уже не могли ехать рядом с повозкой, а только впереди и сзади. Я видела факел в руке того, кто вел под уздцы нашу лошадь, и этот огонь притягивал мой взгляд. Вправо, где разверзлась глубокая темнота, я боялась даже голову повернуть.
