Александр Бушков - Анастасия (сборник)
— Или отдай тому, кто скажет: «Гилл верил, что мир не черен». Все. Я пошел.
Он все же оглянулся на пороге. Такой он ее запомнил, такой она и встала перед ним в его самый последний миг — тоненькая, с полурассыпавшимся узлом волос, в сиянии щемящей нежности, тревога и боль в глазах, страшный цилиндр прижат к груди. Она ничего не сказала и не бросилась следом, Гилл был ей за это благодарен.
— Ну что ж, — сказал он Эпсилону и Даону. — Пока они не узнали о нашей встрече, нужно действовать.
9. О ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦЕ ЛЕСОВ
…И тут конь истошно заржал, взвился на дыбы. Майон сжал ему бока коленями, навалился на шею. Он был неплохим наездником, но ничего не мог поделать, конь бешено приплясывал на задних ногах, припадал на миг на передние и снова взвивался на дыбы. Он кричал, как смертельно раненый человек, его била крупная дрожь.
Майон ничего не успел понять и не успел испугаться — повод лопнул, он полетел на землю, напрягая мышцы, чтобы встретить удар, став упругим комком. Упал, перекатился вправо, уклоняясь от копыт. Стук подков мгновенно удалился — конь галопом унесся в обратную сторону. Майон поднялся, потирая бок.
Справа был лес, густой и темный, слева — пологий склон горы, редколесье, и оттуда, направляясь вниз, по–волчьи бесшумно скользили вереницей мохнатые звери, неслись широким махом, перерезая дорогу. Майон насчитал двенадцать и сбился. Он схватился за рукоять кинжала. Это было бесполезно — одному против такой стаи, — но он не мог покорно стоять жертвенной свечкой. Блеснуло узкое лезвие.
Звери остановились на расстоянии броска камня, преграждая дорогу. Стояли и смотрели на него — молча. Ни лая, ни оскаленных пастей, ни взъерошенных загривков. Пожалуй, они вели себя довольно мирно. Майон разглядел уже, что это собаки, но таких огромных он не встречал никогда, даже у пастухов. В его сердце вошел страх — потому что человеку такие псы принадлежать не могут, разве только…
Сжимая кинжал, он отступил к лесу. В голове был полный сумбур. От обычных собак можно было спастись на дереве, но эти…
Стая медленно шла следом, будто задавшись целью сохранять расстояние меж ним и собой неизменным. «Уж лучше бы дикие звери», — смятенно подумал он.
— Оглянись, Майон!
Он обернулся.
Девушка смотрела на него дерзко и насмешливо, играя тетивой золотого лука. Золотые волосы ниспадали в колчан, путаясь в золотом оперении стрел. Собаки теперь припали к земле совсем близко и преданно повизгивали, взметая хвостами мох и палые листья.
— Приветствую тебя, Артемида, — сказал Майон, надеясь, что смотрит в эти синие глаза хладнокровно и с достоинством.
— Ты не ушибся? — спросила богиня охоты и Луны.
— Нет, — сказал он, пряча кинжал в ножны. — Не особенно.
— Я хотела сама выйти тебе навстречу, но мои собаки меня опередили. Голос был вроде бы виноватым, но лукавство из глаз не исчезло. — Я надеюсь, что ты спешишь не настолько, чтобы пренебречь моим гостеприимством?
— Я не могу им пренебречь, — сказал Майон.
— Тебе следовало бы быть более вежливым. Разве трудно сказать, что мое приглашение заставляет позабыть о любых делах?
— Пока не знаешь, для чего тебя приглашают…
— Наверняка не для того, чтобы зажарить и съесть, я ведь не Полифем.
— Конечно нет. Ты гораздо опаснее, — сказал Майон.
— Оказывается, не все еще потеряно, — смеялась Артемида. — Такое приятно слышать и женщине, и богине, особенно шальной дикарке, как называют меня некоторые родственники. Ты, я надеюсь, не намекаешь на историю с Актеоном? Но что мне было делать? Если позволять каждому нахалу подглядывать во время купания…
— Я не это имел в виду, — сказал Майон. — Ты опаснее всех потому, что самая непонятная и загадочная. Ты скрываешься в лесах, проносишься видением и снова растворяешься в зелени. Говорят, ты не любишь Олимп?
— Я его не переношу, — безмятежно сказала Артемида. — Что хорошего в этой снежной и туманной вершине? К тому же там постоянные свары — то пытаются свергнуть Зевса, то пресмыкаются перед ним, то вдруг оказывается, что Гефесту в который раз уж наставили рога, то затевается какой–нибудь скандал. А я — хозяйка лесов и лунных дорог, я сама по себе. Никого не хочу знать.
— Однако…
— Я знаю, что обо мне болтают, — сказала Артемида. — Например, что я была любовницей Геракла. Между прочим, Актеон приставал ко мне как раз потому, что наслушался этих басен, — решил, что коль уж и он сын бога, а я, по слухам, весьма доступна, можно рискнуть. А другие, наоборот, приписывают мне разные противоестественные наклонности, вплоть до самых гнусных.
— И где же истина?
— Там, где истине и положено быть, — посередине. Я — хозяйка лесов и лунных дорог и уверена, что звери лучше людей и богов. Уж они–то не предают, будь уверен.
— Тут я с тобой решительно не согласен, — сказал Майон. — Потому что есть еще разум и умение творить добро, создавать красоту.
— Логично, — сказала Артемида. — Но я — женщина, я не собираюсь следовать логике.
— Уходишь от спора?
— Конечно, — сказала Артемида. — Я сумасбродна. Кстати, это человеческая черта.
— Но ты богиня.
— Ах да. Но прелесть в том и состоит, чтобы быть то женщиной — просто женщиной, то богиней.
«То есть вечно между небом и землей, — подумал Майон. — Нескончаемое балансирование меж двумя масками, двумя сущностями, и полное бессилие выразить себя полностью в одной из них: всегда помнишь, что есть в запасе и вторая. Собственно, почему мы так завидуем богам? Нас угнетает та определенность и незыблемость, которой они лишены».
— Пойдем, — сказала Артемида, и он пошел с ней рядом, а по сторонам тенями скользили собаки. — Я решила встретить тебя на дороге и пригласить в гости, Майон, потому что мне стало известно — ты пишешь о Геракле. А я хорошо знала Геракла.
— Сейчас я собираюсь писать о Троянской войне.
— Но ведь одно неразрывно связано с другим.
— Разве? — сказал Майон. — Геракл погиб до того, как война началась.
Артемида скользнула по нему взглядом и ничего не ответила. Они были уже перед входом в пещеру. Собаки легли на землю, высунув языки, и, невероятно, но в их глазах Майону почудилась насмешка. Кто их знал…
Артемида протянула руку, и очаг в глубине пещеры вспыхнул прозрачным багровым пламенем, не дающим копоти. Блики играли на шкурах зверей, покрывавших пол и стены, и шкуры, казалось, шевелились. Майон не чувствовал себя скованно — первое почтительное изумление осталось на ночном берегу, к тому же он помнил все, что говорила Афина о богах и людях.
— Что–то там поделывают мои дорогие родственники? — спросила Артемида, словно угадав его мысли. — Замышляют очередной заговор против Зевса? Можешь не отвечать, я знаю сама. Все эти дрязги с дурацким постоянством вспыхивают на унылой горе что ни день… О чем они тебя просили? (Майон молчал.) Ну а если я прикажу отвечать?
