Александра Лисина - Танцы во льдах
И луна за ней тоже желает, только всегда молчит.
Но я хорошо знаю, что ей нужно. Давно знаю, потому что мы не впервой с ней боремся на этом молчаливом поле, сотканном из тишины и взаимного понимания. Она слышит меня, терпеливо ждет, когда я решусь, и, наконец, медленно снимает с себя темную вуаль недомолвок. Точно также, как я снимаю с головы плотную ткань сайеши. И мы, как встарь, пристально смотрим друг на друга. Снова смотрим, как и много раз до этого. Стоим, как всегда случалось. Настороженно молчим и ждем, пока кто-то из нас не сделает первый шаг. И тишина эта может длится часами, веками, тысячелетиями... так долго, как только я смогу не дышать. Вот только на этот раз я не могу себе позволить лишнюю вечность.
Я вижу, как под лунным стремительно белеет моя тонкая кожа. Чувствую, как послушно, откликаясь на древний зов, изгибается мое странное тело. Как знакомо меняются цвета в посветлевших глазах. Как ломаются кости, постепенно вырастая из надоевшей человеческой оболочки. Истончаются пальцы, холодеет в груди, ломит спину в ожидании последнего удара...
- Вот так, девочка, - торопливо шепчет невидимый Рум. - Все правильно. Ты это умеешь. А теперь позови ее, Трис. Пусть она ответит.
Я медленно выпрямляюсь, сквозь боль почти не слыша, как кричат голодные вампиры. Не видя, но скорее чувствуя, что становлюсь выше своих спутников и гораздо изящнее. Да, я шатаюсь от накативших воспоминаний и стараюсь не забыть, ради чего делаю все это. Цепляюсь за старые чувства и желаю... неистово желаю только одного: чтобы ОНИ жили. А потому открываю мерцающие серебром глаза и пронзительно кричу.
Мне больно стоять под этим призрачным светом. Больно просто смотреть наверх, выдерживая строгий взгляд своей давней противницы. Больно оставаться на месте, когда ее властный голос становится так силен, как сейчас. Но все же не настолько больно, как бывает в полнолуние, и только поэтому я все еще на земле. Все еще стою и, шатаясь от слабости, отдаю ей свой голос. Вся моя боль воплотилась в этом крике. Вся моя ярость. Весь страх и неистовое желание жизни. Жизни для тех, кто себя не пожалел ради меня - Лех, Беллри, Рес, Крот, Шиалл... и немедленной смерти тем, кто посмел прикоснуться к ним против моей воли.
От этого крика испуганно дрожит волнами расходящийся воздух. От него больно закладывает уши. От него в страхе замирает сама земля, пугливо прижимая к себе редкие травинки, с трепетом вжимаются в грязь камни, жалобно стонут деревья и неистово рвется с цепей холодный северный ветер.
Это - мой ветер, я чувствую. Это - мой хлыст, которым так легко разметывается черная туча над головами людей. Мой бич, мое оружие, которого вдруг начинают бояться опасливо попятившиеся твари. И от которого их неподатливые тела начинают, наконец, белеть и замертво падать на землю. Падать холодными, неподвижными, скрюченными, насквозь промороженными тушками, в которых не остается ни капли силы - ни живой, ни мертвой.
Я вижу, как гневно сияет моя крохотная жемчужина. Вижу, как исторгаемый ею снежный свет следом за ветром в моей руке растекается по болоту. Милосердно обходит застывших от ужаса смертных, невесомо просачивается мимо, оставляя на побелевших лицах легкую изморозь и самый краешек холодного дыхания зимы. А затем всей мощью обрушивается на Мертвые Пустоши, стелясь свежей поземкой, белым покрывалом смерти. Промораживая болото на локоть, а где - и на два. Безупречно ровными кругами гуляя на свободе и везде, где только получалось коснуться, меняя ее внутренний огонь на холодное марево нашего общего гнева. Выстужая этот мир, закрывая его поверх ледяного покрова уютным белым саваном и играючи создавая причудливые узоры на том белоснежном катке, который в мгновение ока образовался на месте прежней сточной канавы.
Я не знаю, сколько времени длилось это безумие. Возможно, до тех пор, пока последние вампиры не рухнули замертво на лед. Или до того, как луна снова не скрылась за низкими тучами. Быть может, столько, сколько ударов сделали сердца моих раненых друзей? Не знаю. Я не помню, как все прекратилось. Зато хорошо помню, как вдруг потемнело в глазах; помню, как закружился вокруг меня мир; как близка вдруг стала ко мне луна, а ее желтый лик торжествующе засверкал, притягивая к себе все быстрее и быстрее. Как от касания голубого света, сочащегося из моего тела, плавно сходятся края страшных ран на спине Леха. Как мчится навстречу бесформенный черный комок, где на абсолютно черном лице двумя яркими солнцами вспыхивают два знакомых золотых глаза, властно выдергивают из вязкой пелены чьи-то сильные руки, а потом...
Боль. Темнота. И до смерти испуганный, бесконечно удаляющийся голос:
- Нет, Трис!! Остановись!! Это слишком опасно...
Я пришла в себя очень нескоро, когда солнце уже стояло в зените, влажная земля ощутимо парила, яркий свет настойчиво пробивался даже сквозь плотно сомкнутые веки, а отвратительная слабость, наконец, неохотно отступила. Но вставать отчего-то еще долго не хотелось, да и спину нещадно ломило, будто от невыносимого груза. Глаза отчаянно слезились, во рту пересохло, как в пустыне, а пальцы, хоть и обрели обычную теплоту и гибкость, все еще едва могли сжаться в кулак.
Сморгнув влагу с ресниц, я с трудом пошевелилась и попыталась выяснить, в чем дело. На мгновение зажмурилась, потому что после утомительной ночи солнечный свет показался слишком уж яростным, но все же осторожно приоткрыла глаза. А потом и голову смогла повернуть, чуть не охнув от боли в простреленной шее.
Против ожиданий, местность оказалась совсем незнакомой. Я лежала на мягкой траве, на заботливо постеленном плаще, укрытая до подбородка своим собственным сайеши. Небо над головой оказалось совершенно чистым, ослепительно синим, невинным. Трава зеленой и сочной. Сплошной лес высоченных сосен и мягкий шум густой листвы на соседних деревьях не оставлял сомнений, что злополучное болото осталось далеко позади, а изумительная смесь ароматов была столь легка и приятна, что у меня невольно снова выступили слезы. Двуединый... неужели все закончилось? Неужто мне больше не придется лезть в эту зловонную лужу, чтобы в очередной раз от души проклясть вездесущего оберона? Но как? Когда они успели выбраться? И что с ними? Как сумели выйти, если на них места живого не было? Да и живы ли они вообще?
- Рум...
- Девочка моя! - тут же ахнул призрак, молниеносно проявившись в воздухе. - Ты как? Жива? Здорова?
- Не... очень...
- Это ж надо - в первый раз, без подготовки, да еще так далеко... эй, мохнатый! Она пришла в себя! Живо сюда, кому сказано?! Я тебе еще намылю холку за то, что оставил ее одну, и только вякни мне что-нибудь в оправдание! Если б с ней что случилось... и плевать я хотел на то гнездо, что ты нашел! Если немедленно не поделишься силами...
