Гай Юлий Орловский - Ричард Длинные Руки - принц-регент
Целлестрин, весь дрожа, остановился и смотрел глазами, полными ужаса.
Чернота поглотила треть зала, затем половину, но задняя стена так и не очистилась, я обреченно понимал, что темная тварь, никем не контролируемая, стала еще крупнее и могущественнее.
Я обернулся, махнул всем, чтобы отступили, но тень, похоже, на них вообще не обращает внимания. Да и что они для нее теперь, даже не стадо овец для хищного волка, а мелкие мыши, может накрыть всех, а не накрывает только потому, что в самом деле уже мелочь, ей бы разрушить сам Храм…
Мы с Целлестрином не двигаемся, а тьма все наползает на мир, приближаясь к нам, воздух становится все плотнее, я все еще не чувствую прежнего леденящего холода, есть только ощущение неодолимой мощи, исполинской силы, и непонятно, почему эта космическая тьма иногда притормаживает, будто пытается вернуться, но что-то ее тянет к молодому монаху…
Я покосился на замерших у дальней двери монахов, они пока еще не понимают, что происходит, да и я тоже, только смутно чувствую, что нужно предпринять…
— Ладно, — сказал я громко, — придется все брать в свои недрогнувшие руки! У меня холодная голова, горячее сердце и… руки, ага, есть рукастые руки. Эй, ты, морда!
Даже на таком расстоянии я услышал, как от двери ахнули, а я дружески помахал растопыренной пятерней космической черноте.
— Порезвилась?.. Думаешь, я тебя не понимаю?.. Сам, бывало… Если сумеешь заглянуть в меня, увидишь… Но даже и не заглядывая ты сразу поняла еще с первого дня, что во мне такой тьмы в сто тысяч раз больше!
Тень не двигалась, я сделал к ней шаг, она вздрогнула по всей поверхности, но осталась на месте, словно приклеенная к камням стены и свода.
— Я не стану нападать, — сказал я дружески. — Точно-точно! Другое дело, если бы ты сама… я бы сразу, как пес муху. Сейчас тебе хреново, потому что все бессмысленно, верно? Увы, смысл всему придает только человек!
За спиной абсолютная тишина, словно и там космическая бездна, в которой нет даже далеких звезд.
Я хотел еще подойти ближе, но ощутил, что темная тень сейчас отпрянет, а то и вовсе скроется, остался на месте и сказал очень настойчиво:
— Решайся!.. Ты потеряешь свободу… но кто из нас свободен? И ты не свободна, ибо раба своей природы. И обязана делать только то, что ты есть. Но… соединившись со светом, ты сможешь больше!
За спиной хоть и тишина, но чувствую настороженность монахов и священников, что наблюдают за мной, контролеры хреновы.
— Ты сможешь, — крикнул я зло, — влиять и на свет!.. Ты можешь проникать в него и навязывать свою волю. Пусть не всегда это удастся… полностью, но возможностей у тебя будет намного больше!
Священники у двери молчат, большинство вообще не поняли, что я несу, разве что самые высшие улавливают смысл моей косноязычной речи, но только смысл, брат Целлестрин даже не пытается понять, а смотрит на темную тень, что уже не помещается в зале, испуганно и умоляюще.
Тень начала концентрироваться в передней части зала, захватив потолок, стены и даже пол. Воздух потемнел, подул холодный зимний ветер, с темного свода посыпался мелкий колючий снег.
Я сделал шаг в сторону от Целлестрина.
— Решайся… Я отойду еще, чтобы тебе… вам не мешать. Ты же чувствуешь, что я прав. Ты еще помнишь то счастливое состояние, когда вы были вместе…
Священники застыли группой у дальней двери, мрачные и несогласные, но ничего лучше предложить не могут, вообще ничего не могут, потому лишь смотрят и говорят друг другу, что я делаю все не так, и вообще почему это пришлому человеку разрешили такое сложное и деликатное дело…
Целлестрин сказал тени дрожащим голосом:
— Я открыт… Иди ко мне… Брат паладин говорит правду… наверное.
Я сказал с натужной уверенностью:
— Она знает, что говорю правду. Видит ту черноту, что уживается во мне, и потому идет к тебе.
Целлестрин судорожно сглотнул ком в горле, закрыл глаза и раскинул руки в жесте, будто готовится обнять мир или же укладывает ладони на дерево креста, чтобы палачам проще было вбивать в них гвозди.
Темная тень собралась в тугой ком размером с небольшой сарай, ее блестящие очертания постоянно меняются, словно и хочет к Целлестрину, и страшится.
В зале повисла мертвая звенящая тишина.
— Давай, — скомандовал я, — промедление смерти подобно!
Черная масса сдвинулась к Целлестрину. Я подсознательно ожидал, что начнет втягиваться в его хилую грудь, однако тьма разом охватила молодого монаха со всех сторон.
Он исчез, словно в черном смерче. Донесся чей-то вскрик, я не оглядывался, смотрел неотрывно, как из тьмы появляется человеческая фигура.
Целлестрин вроде бы не изменился, хотя свет от его головы исчез, а сам он выглядит все так же понурым, испуганным и виноватым, готовым услужить всем и каждому.
Я быстро пошел к нему и крепко обнял, чувствуя, как его тщедушное тело крупно вздрагивает.
— Все-все, — сказал я успокаивающе. — Ты в самом деле подвижник!.. Когда изгнал из души все темное, ты совершил малый подвиг, а когда позволил вернуться — совершил великий!
Он проговорил мне в грудь:
— Брат паладин… вы меня утешаете?
— Нет, — заверил я, — это в самом деле так. И все иерархи Храма и монастыря скажут то же самое. С тьмой в душе, что подчинена тебе, совершишь намного больше чистых, светлых и нужных людям дел!
Он отстранился, посмотрел на меня снизу вверх с недоверием и надеждой.
— Правда?
— Правда-правда, — заверил я.
— А вы… у вас в самом деле…
— Твоя тьма страшилась моей, — сказал я ему негромко, чтобы не услышали направляющиеся в нашу сторону священники и монахи, — потому что твоя еще ягненок, а у меня чудовищный зверь невероятной силы. Если бы твоя посмела наброситься на меня, моя бы сожрала ее моментально без всяких усилий! И потому она избегала меня, хотя я постоянно попадался на ее пути.
Ромуальд и отец Леклерк подошли первыми, Леклерк обнял Целлестрина, а Ромуальд пожал мне руку и покачал головой.
— Все-таки это риск…
— Какой? — спросил я. Мы все такие.
— Но мы не разделяли свои души, — напомнил он. — А что теперь будет с Целлестрином? Сольются ли там воедино?
— Малость повоюют, — согласился я.
— Но это же для него опасно!
Я отмахнулся.
— Ну и хрен с ним. Что насчет Маркуса? Вы обещали переговорить.
Он криво улыбнулся, оглянулся на молодого монаха, его уже окружили, одни утешают, другие поздравляют, восторгаются, повернулся ко мне, и я увидел по его посуровевшему лицу, что и он тоже выкинул из головы этого мелкого Целлестрина, дело закончено, можно забыть и сосредоточиться на тех проблемах, что грозно вырастают впереди, перегораживая дорогу к светлому будущему, в конце которого маячит сверкающее Царство Небесное, выстроенное на некогда грешной земле.
