Мост через огненную реку - Прудникова Елена Анатольевна

Это и в самом деле был подписанный королевой приказ об аресте. Обвинение традиционное – государственная измена. Тут не было никакого обмана – да, впрочем, и быть не могло. Венценосной не прилично то, что вполне подобает жене короля. Она не уговаривает, она карает. Ну что ж, раз так… Бейсингем пожал плечами:

– Приказ есть приказ… Что я должен делать? Комендант, все так же смущенно, повернулся к капитану:

– Вот, пожалуйста… Приступайте…

Тот вышел на середину кабинета и весело сказал:

– Ну, здравствуйте, герцог Оверхилл! Шимони? Браво! Вот это карьера для дворянина!

Вслух Энтони не произнес ни слова, но капитан, по-видимому, все понял. Он прошелся по комнате и сухо приказал:

– Шпагу, кошелек, драгоценности! Все! В том числе фамильный перстень и солнце!

Ну, перстень так перстень. Хорошо, что его удалось снять. Двенадцатилучевой звезды у него уже много лет не было. Так, что дальше?

– Руки назад!

А это еще зачем? Энтони непонимающе уставился на капитана. Тот кивнул, и двое солдат тут же заломили Бейсингему руки, а третий мгновенно скрутил их.

– Приступайте!

Его обыскивали долго, тщательно и унизительно. Капитан, посмеиваясь, ходил по комнате и комментировал. Энтони терпел. Он понимал, что Шимони старается вывести его из себя, но зачем? И лишь когда все закончилось и капитан, остановившись перед ним, сорвал с него орденскую цепь, Энтони, глядя в упор в прищуренные светло-карие глаза, насмешливо произнес:

– Что это вы так усердствуете? Не потому ли, что мне-то знатность рода позволяет драться с вами, а, капитан?

– Знатность рода вам больше не понадобится, – высокомерно процедил Шимони. – Равно как орденская цепь и шпага.

Бейсингем тоже сощурился и, усмехнувшись, бросил:

– Получил удовольствие?

Шимони развернулся и дал ему пощечину. Удар был сильный. Из носа хлынула кровь, заливая камзол. Комендант как-то странно всхлипнул и отвернулся.

Энтони били по лицу впервые в жизни. Главное – не показать виду… Эх, знал бы он тогда – вызвал бы мерзавца на поединок сразу, еще в Аккадах, и живым не выпустил.

– Зачем же ладошки-то отбивать? – издевательски произнес он. – Это недостойно вашей карьеры. Орудие палача – плетка.

Шимони, разглядывавший цепь, не поворачивая головы, бросил:

– Всему свое время! Ведите!

Пожалуй, труднее всего оказалось, связанному и окровавленному, пройти по двору комендатуры, где было столько глаз. Потом стало уже легче. Путешествие в тюремной карете запомнилось, как сон. Словно во сне, он помнил и остальное: как его вели по мощенному булыжником двору Тейна, развязывали, передавали тюремной страже. Опомнился он, уже когда шел по полутемному каменному коридору: один охранник спереди, другой сзади, руки свободны… Именно свободные руки лучше всего свидетельствовали о безысходности – нет смысла связывать, отсюда не вырвешься. С лязгом захлопнулась дверь, и Бейсингем остановился, разглядывая камеру. Так вот как это, значит, выглядит. Три шага в ширину, три – в длину, крохотное окошко под потолком и куча соломы на полу, в углу – деревянное ведро для нечистот. Он стал искать воду, чтобы умыться, хотя бы смыть кровь, но воды в камере не было. Равно как и одеяла. А также медвежьей шкуры на полу, бутылки ориньянского, камина… Как тут люди годами живут?

…Вот уже второй день Энтони мерил шагами камеру: три шага вдоль каждой из стен, пять – по диагонали. Похоже, что Элизабет обиделась всерьез. Да, пожалуй, они оба заигрались.

Он не имел права так себя вести, но и бросать его в тюрьму тоже не совсем порядочно. Силовые методы в любовных играх – что может быть пошлее? Но как же здесь скучно! Скука, грязь и кормят отвратительно – он любые деньги готов сейчас заплатить за кусок мяса, вот только денег у него нет, ни пенни. От нечего делать Бейсингем попробовал снова взяться за давно заброшенную поэму, но слова не складывались. Для стихосложения нужны покой и сосредоточенность, а ни того, ни другого не было и в помине. Свинцовая, тяжелая скука, заполнявшая его целиком, без остатка, к концу второго дня превратилась в мучительную тревогу. Он, пожалуй, готов был уже пойти на примирение, если, конечно, мир будет предложен с необходимой деликатностью…

Вечером в замке заскрежетал ключ. На стражника с ужином не похоже, время кормежки еще не пришло. Энтони обернулся и невольно зажмурился: после полутьмы камеры свет факелов резал глаза. Он кое-как проморгался и разглядел, что перед ним стоит невысокий изящный человек с нашивками капитана.

– Энтони Бейсингем? – спросил он, равнодушно оглядывая узника.

– Герцог Оверхилл, к вашим услугам, капитан, – слегка нагнул голову Энтони.

– В этих стенах нет ни герцогов, ни принцев. Вам задают вопрос, и вы должны отвечать «да» или «нет», – тихо и ровно проговорил тот.

– Ну, если так, то да, – пожал плечами Энтони.

– Вы должны отвечать только «да» или «нет»… – все тем же тоном поправил капитан. – Итак, вы – Энтони Бейсингем?

– Да, – ответил Бейсингем, поняв, наконец, что лишние слова здесь неуместны.

– Я – капитан Далардье, ваш следователь. Ступайте за мной…

Энтони удивила тишина в коридоре. Он-то думал, что тюремный замок наполнен рыданиями и стонами – ничуть не бывало. Лишь звук их шагов гулко отражался под каменными сводами. Они прошли один коридор, другой, поднялись по лестнице в небольшой круглый зал, откуда вело еще несколько коридоров. Один из них увенчивала выложенная кирпичами арка.

– Это Дворец Правды, – пояснил Далардье. – Нам сюда.

А вот здесь было шумно. Стучали каблуками двое стражников, прохаживавшиеся вдоль стены, еще трое, собравшись в кружок, играли на каменной скамье в кости. В дальнем конце коридора, за одной из дверей, кто-то надрывно, по-звериному кричал. Когда тот, невидимый за дверью, испускал особенно громкий вопль, стражники со смехом комментировали:

– Вот поет, а!

– Тебе бы причинное место придавили, не так бы орал.

– Да не, это не бьют, когда бьют, орут по-другому. Это огоньку пустили, не иначе…

Энтони быстро взглянул на них, чувствуя, как внизу живота растет холодный комок. Заметив его взгляд, тот стражник, что говорил про огонек, усмехнулся было, но тут же улыбка сползла с его лица, он замолк, толкнул локтем второго. Через секунду все трое растерянно уставились на него.

Помещение, в которое привели Энтони, по виду было самым обычным – стол, несколько стульев, небольшой закрытый шкафчик – контора конторой, только в углу с потолка свисала перекинутая через блок веревка и стоял еще один, совершенно пустой стол.

– Прошу садиться, – все так же равнодушно предложил Далардье. – И так…

Бейсингем слушал, и ему казалось, что он бредит. Его обвиняли в заговоре против королевы. Нет, он допускал, что заговор, возможно, существует, но чтобы он… Да и какие заговорщики, будучи в своем уме, подпустили бы к себе Бейсингема? Но капитан спрашивал снова и снова. Энтони сначала смеялся над нелепым обвинением, потом стал сердиться, наконец, не выдержал и вспылил.

– Вижу, вы не хотите говорить откровенно, – пожал плечами Далардье. – Что ж, тем хуже для вас. Раздевайтесь.

– Что? – не понял Бейсингем.

– Раздевайтесь, – все так же без выражения повторил следователь. – Полностью.

– С какой стати? – вскочил Энтони. – Думайте, что говорите, капитан!

Далардье сделал знак, и к Бейсингему метнулись двое стражников, раньше, чем он успел как-то отреагировать, умело заломили ему руки, третий быстро разрезал и снял камзол.

– Имейте в виду, нового платья вам не дадут. Не хотите ходить голым, раздевайтесь сами.

Энтони в растерянности медлил, следователь ждал, не говоря ни слова. Наконец, Бейсингем повиновался, стараясь не обнаруживать внезапную дрожь в руках.

– Вытяните руки.

Он сделал и это, с тупым непониманием наблюдая, как стражник подходит к нему с веревочной петлей.

«Это бред какой-то», – повторял он про себя, пока его привязывали к веревке, свисавшей с потолка. Потом стало уже не до мыслей.