Юрий Самусь - Полынный мёд. Книга 1. Петля невозможного
– Во, мерзавец, – пыхтя и отдуваясь, бормотала Кустючная, поигрывая ножом. – До смертоубийства едва ведь не довел… Ну, за котов, конечно, не сажают. Хотя… это за простых котов. А за говорящих?..
Марья крепко призадумалась, усевшись на диванный валик.
«Это что же получается? Это получается, что и котов теперь надобно опасаться. Допустим, перебежит он тебе дорогу, ты его, как водится, семиэтажным покроешь, а он, выходит, в ответ тебе может и нагрубить. Этак до чего мы можем докатиться? Некого будет на три буквы послать?.. Господи! – вдруг осенило Кустючную. – Так ведь по той причине и создан, видать, комитет по защите животных. Того и гляди, времена такие настанут, когда, скажем, кипяточка на кота иль собаку плеснешь, так и срок, не задумываясь, впаяют за умышленное членовредительство. Эх-ма, к чему нас перестройка довела!»
В расстроенных чувствах Марья метнулась к телефону.
– Азалия Самуиловича! – едва перестали шуметь гудки, рявкнула она, да так, что на другом конце провода взвизгнули и отшвырнули трубку, будто гремучую змею.
– Кого еще черт сподобил? – зло пробурчала Тетя Мотя.
В трубке долго молчали, а потом заикающийся голос скромно спросил:
– С кем это я?
– Азалия Самуиловича можно? – попридержала свой гренадерский бас Кустючная.
– Н-е-е-ет, – тут же по-бабьи заголосил голос. – В кэгэбю его забрали с Дездемоночкой вместе.
– Ах, это вы, Клотильда Павловна. А я ваш голос не признала. Куда, вы говорите, его забрали, я что-то не поняла?
– В кэгэбю.
– За что?! – изумилась Марья.
– Понимаете, наша Дездемоночка вдруг возомнила себя Жир… Жир…
– Жирной, что ли?
– Да, нет. Этим самым, ну, который из стакана всем в рожу плескает.
– Из неотложки? – пыталась догадаться Кустючная.
– Да нет же. Ну, который еще в президенты хочет баллотироваться.
– А-а… Поняла. У него еще отчество такое же, как имя у одного эсэсовского генерала.
– Перестаньте говорить загадками, – взмолилась Расторгуева. – Я вас не понимаю.
– Но вы фильм про Штирлица смотрели? Этот генерал еще переговоры с американцами вел. Представляете, за спиной у Гитлера хотел Германию врагам сдать.
– Что вы говорите! Наглец какой… А по какому поводу вы звоните?
– Так ведь Штирлица жалко.
– Какого Штирлица? – не поняла законная спутница жизни Азалия Самуиловича.
– Ну, у артиста такая фамилия.
– Артиста? Какого артиста? Это который Отелло играл?
– Нет, он Дездемону не душил, он Холтофа бутылкой по башке шендарахнул.
– Ой, Дездемоночка-а-а! Как же я без тебя-я-я?! – вновь вспомнив о тяжелой утрате, заголосила Клотильда Павловна.
– Ах, да! Так что там с вашей собакой приключилось?
– А то, что она человечьим голосом стала разговаривать. И если б что путевое говорила, так нет, гадости всякие лепетать принялась. Вот за нее моего Азалюшку-у-у на Чубянку-у-у и увезли-и-и.
Тетя Мотя осторожно швырнула трубку на рычаг и, обмерев, застыла подле телефона на добрых пять минут. Как ни крути, а выходило, что она по всем параметрам права. Засилье началось всяческой живности, и скоро от нее житья людям не будет. Нет, об этом надо писать! Надо трубить в трубы, да что в трубы – в трембиты!
Марья тут же бросилась к столу и лихорадочно начала строчить:
Воззвание!!!
Люди добрые, рятуйтэ!
Мы у великой опасности.
Усякого рода рыжие коты да псины
неопределенной масти извести нас хочуть.
Для этих кровожадных целей они изучили
нашынский язык, чем тапереча и щеголяють.
Бей котов! Спасай Рассею!
– И что вы собираетесь делать с сим воззванием?
Марья подняла глаза и увидела проклятого кота, сидевшего на подоконнике, закинув по своему обычаю лапу на лапу.
– Размножу, и на стены цеплять буду! – рявкнула она. – Чтоб таких как ты на фонарных столбах вешали.
– Всех не перевешаешь, – Боюн усмехнулся, отчего его кошачья физиономия окончательно стала похожа на человечью.
– Это почему? – удивилась Кустючная.
– А потому, что надобности нет. Я один такой умный, а остальная наша порода – деградировавшие дебилы, для которых валерьянка – и отец, и мать. Эх, – вздохнул кот, вытирая лапой набежавшую слезу, – да что тут говорить. На бутылку они сменяли и ум, и честь, и совесть нашей эпо… гм, что-то меня не туда.
– Бедненький, – всплеснула руками литераторша, решив на этот раз усыпить лаской кошачью бдительность, – как же ты один живешь, без супружницы-то?
– Не… кошек мне хватает, – закрутил лапой ус кверху Боюн, – для этого дела ума не надо. А вот пообщаться по душам да по кошачьим понятиям не с кем.
– Вот-вот, и я о том же, – кивнула Тетя Мотя, обдумывая, как бы незаметнее притащить с балкона рыбацкую капроновую сеть, оставшуюся от прежнего любовника – заядлого рыбака-браконьера – и этой сетью поймать злонравного кота.
Она даже зажмурилась от удовольствия, представив как в шамошваловской лаборатории будут пытать рыжего бандита всяческими научными методами с применением врачебно-пыточных устройств. Уж там наверняка умеют и иголку побольнее всадить и шкуру, если понадобится, снять.
– Чайку не желаешь? – как можно душевнее спросила она, вспомнив о снотворном, хранимом в пузырьке на кухне.
– А водочки нет? – тут же выдвинул встречный вопрос Боюн.
– Обижаешь, – хмыкнула Кустючная. – Как говориться: «От Бердянска до Находки жизнь зачахла бы без водки».
– Угу, – подхватил кот. – От Москвы до Магадана люди гибнут без ста граммов.
– Настоящий поэт! – театрально всплеснула руками Тетя Мотя. – Уж простите, что в первый ваш визит я вела себя несколько нетактично.
– Что вы, мадам, – расшаркался Боюн. – Это я выглядел наглецом.
– Ни в коем случае! Вы же гость, а я хотела вас стулом…
– Ладно, – махнул лапой кот, – кто старое помянет, того – в партком.
– Хи-хи-хи, – засмеялась Кустючная, направляясь к бару.
«И без снотворного обойдусь, – думала она весело, – напою мерзавца до скотского состояния… гм… хотя он и так его имеет. Не человек же…»
Вслух же она сказала:
– Простите, это не о вас Пушкин строки сложил?
– Какие, мадам? – с интересом воззрился на нее Боюн.
– И днем и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом, – с подвыванием выговорила Тетя Мотя. – Идет налево – песнь заводит, направо – сказки говорит…
– Ага, – усмехнулся котяра, – Наверняка про меня. Только преувеличил он малость. Делать мне больше нечего, нежели сказки рассказывать. Да и не существует их вовсе, сказок-то. Все, что в них – быль сплошная. Причем, действительность всегда пострашнее, чем в сказках сказывается.
