Надежда Попова - По делам их
— Ты понимаешь, где находишься? — продолжил он тихо, и на этот раз переписчик, кивнув, едва слышно выдавил:
— Да… понимаю.
— Понимаешь, почему?
Тот хотел снова кивнуть, однако, оцепенев на миг, лишь отчаянно замотал головой:
— Нет, я не понимаю… Я ничего не понимаю, почему я в Друденхаусе? Я не сделал ничего, чтобы заслужить такое!
— Тогда почему ты убегал? — возразил Курт, по-прежнему не повышая голоса. — Ты солгал, чтобы иметь возможность уйти в комнату, имеющую запасной выход, и бежал; ты не остановился, когда я велел тебе, и даже раненым все еще пытался скрыться. Отто, ты ведь неглупый парень, дураки в университете долго не держатся и помощниками библиотекарей не становятся; так скажи мне — неужто ты сам не понимаешь, что все это более чем подозрительно?
— Но я ничего не сделал… — начал переписчик, и он предупреждающе вскинул руку:
— Отто, не надо. Ты ведь понимаешь, что такие слова в этих стенах слышали не одну сотню раз. Понимаешь, что они для меня ничего не значат — это не подтверждение твоей вины, не свидетельство невиновности — ты будто вообще ничего не сказал. Это — как бессловесный крик, который не обозначает ничего. Соберись, пожалуйста, и — более я не желаю слышать этих слов; это — понятно?
Рицлер торопливо закивал, и Курт улыбнулся, отчего переписчик посерел совершенно.
— Хорошо. Просто уясни, что это сбережет нам обоим бездну времени — к чему произносить бессмысленности, а мне отвечать на них, если это все равно ни к чему не приведет… Итак, Отто, теперь, когда мы определили такое маленькое, но весьма немаловажное правило в нашем предстоящем разговоре, я буду задавать тебе вопросы, а ты — рассказывать мне о том, что меня интересует, и теперь я… по-доброму, Отто… прошу говорить мне правду. Мы договорились?
— Да, — кивнул Рицлер потерянно.
— Вот и хорошо. Тогда приступим. Я начну с самого простого вопроса. Почему ты пытался убежать?
Переписчик потянул носом, глядя мимо его лица, и ответил не сразу.
— Я… — тихо и с почти физически осязаемым усилием пробормотал Рицлер, — я… испугался…
— Это я как раз понимаю; но — чего?
Тот покосился на недвижных Ланца и Бруно за спиной майстера инквизитора, уронил взгляд в пол, дыша тонко и прерывисто, лихорадочно отирая покрытый испариной лоб пальцами, оставляющими на бледной коже грязно-красные полосы; Курт склонил набок голову, чуть повысив голос, но выговаривая слова по-прежнему спокойно.
— Отто, давай установим еще одно правило: ты не будешь молчать в ответ на мои вопросы. Это ведь тоже ни к чему; если ты молчишь, это означает, что ты измышляешь годящийся к случаю ответ, id est[66] — что? не намереваешься говорить правды. Итак, давай мы начнем сначала, и теперь будь любезен мне ответить. Почему ты сегодня пытался сбежать от меня?
— Я испугался, — повторил тот одними губами и, увидев его нахмуренные брови, поспешно продолжил: — Я думал, меня хотят обвинить…
— Кто? И в чем?
— Вы всё спрашивали о Филиппе, и я подумал… Вы так говорили, так намекали — я думал, вы пришли, чтобы меня обвинить в том, что я его убил! В университете говорят, — все быстрее и громче, захлебываясь в словах, продолжал переписчик, глядя в сторону, — что его отравили, что Инквизиция ищет отравителя, а вы все время так говорили, будто это я! Вы меня запугивали, и я поду…
— Неправда, — возразил Курт тихо, и тот оборвался на полуслове, царапая ногтями пальцы мелко подрагивающих рук, лежащих на коленях. — Здесь есть свидетель нашего разговора, который слышал каждое мое и твое слово; и это, Отто, неправда. Я не запугивал тебя, не предъявлял тебе никаких обвинений и не намекал ни словом ни на что подобное. Из чего ты мог вывести такое подозрение?
— Вы всё спрашивали… Вы говорили о том, что у него не было денег на комнату, а для меня были, и я подумал — вы меня обвиняете, что я убил его из-за денег!
Несколько мгновений Курт безмолвствовал, глядя на переписчика неотрывно и пристально; в том, что парень врал, причем не слишком ловко, он и не сомневался — проблема заключалась в том, что подобные истолкования событий допустимы в принципе, и Керн не преминет об этом заметить. А уж ректор и студенческий совет двери вынесут, докучая требованиями предъявить арестованному обвинение безотложно или освободить человека, взятого лишь за то, что его запугал некомпетентный следователь…
— И кто же в университете сказал тебе, что Филипп Шлаг был отравлен? — тщательно следя за голосом, спросил Курт, и переписчик, наконец, поднял к нему взгляд.
— Я не помню, клянусь, честное слово, не помню.
— Уверен? Отто, ведь слухи не носятся в воздухе, подобно пыли, они не безличны — слухи приносят люди; стало быть, хоть одного из них ты должен помнить. Итак, подумай и скажи мне: кто тебе рассказывал, что Инквизиция ищет именно отравителя?
— Я не помню, — с чувством повторил Рицлер шепотом, и теперь по тому, как это было сказано, по непритворно прямому взгляду было ясно, что на этот раз он сказал правду. — Просто слышал разговоры, вот и все, я вам клянусь, жизнью клянусь!
— В твоем положении клятва не слишком убедительная, — тем не менее, заметил Курт, и тот съежился, уже откровенно отирая слезы, марая лицо окровавленными пальцами. — Ну, пусть так, хотя для тебя это не слишком хорошо: поскольку я разыскиваю не отравителя, и Филипп Шлаг умер не от яда, твои объяснения остаются ничем не подтвержденными. Понимаешь это?
— Понимаю, — выдавил переписчик, — но что я могу сделать — я не могу вспомнить, от кого я услышал это.
— Хорошо, Отто, сейчас давай эту тему оставим, — заместив опорную ногу, Курт переменил положение, оставшись, однако, сидеть на корточках в шаге от него. — Давай лучше возвратимся к тому, о чем мы с тобою уже говорили сегодня; я ведь так и не услышал на свои вопросы вразумительного ответа, а посему мы начнем сначала; и теперь, сделай одолжение, правдиво. Итак, снова: сколь близко ты знал покойного?
Рицлер закусил губу, тщась смотреть ему в глаза и вновь в этом не преуспевая, распрямившись еще больше и втиснувшись в стену так, будто хотел раствориться в холодном пыльном камне.
— Я говорил правду — я его знал не ближе кого-либо из прочих студентов, — начал он, и Курт снова понял руку, оборвав:
— Уже ложь, Отто, а ведь мы с тобой договорились, что лгать мне ты не будешь. Измышляя обман, надо первым делом подумать, насколько он выходит правдоподобным, а ты не даешь себе труда даже на это; знать секретаря ректора не более любого другого слушателя университета — это попросту невозможно. Значит, Отто, ты лжешь. В такой мелочи — и уже неправда; в знакомстве помощника библиотекаря и секретаря нет ничего крамольного или подозрительного, это, я даже скажу, в порядке вещей, а ты почему-то решил этот факт утаивать. Почему?
