Юрий Райн - Бестиарий спального района
А вот от грузного хозяина кабинета он такой прыти не ожидал. И среагировать на удар ребром ладони пониже уха не успел. Теряя сознание, оценил: не врал Павел про свои приютские, уличные и боевые навыки…
Очнулся в раскаленном железном чреве самодвижущейся повозки. Руки были скованы, лицо разбито, боль пульсировала в голове и в боку. Впрочем, боль Радомир сразу загнал на дальний край сознания. Не привыкать.
Вскоре приехали. Пленника грубо выволокли из фургона, пинками затолкали в здание, вот в это скучное помещение. Грубо и небрежно обыскали, приступили к допросу – с криками, угрозами, грязной бранью. Он молчал. «Запираемся, значит, – процедил немолодой мужчина, бывший тут, очевидно, начальником. – И документов никаких. Ладно, ребята, проведите-ка воспитательную работу. А то как на сотрудников при исполнении нападать, так это да, а как отвечать, так нет. Давайте, а протокол уж после. Смотрите только не переусердствуйте. Псих он, скорее всего… Отвечай потом…»
Загнали сюда, за решетку, повалили на пол, принялись бить – сначала втроем, затем присоединился пришедший в себя потный. Этот старался за двоих, начальнику даже пришлось его немного окоротить. «Слышь, Шишенко, – прикрикнул он, – ты давай-ка не излишествуй, мне лишних проблем не надо! Я кому сказал!»
Ну, побили еще немного, устали да и бросили это дело.
Ни к какому допросу, ни к какому протоколу так никто и вернулся. Сначала занялись новым задержанным – им оказался смуглый парень с раскосыми глазами, один из тех, кого Радомир с Миленой видели ранним утром за уборкой двора. С этим обращались помягче: посмотрели несколько протянутых им бумаг, пару раз несильно дали по шее, завели какой-то малопонятный разговор – давно ли приехал, да кто родственники, да с кем тут живет, да много ли зарабатывает.
Потом поднялась суматоха. Раздался прерывистый звон, начальник поднес к уху изогнутую грязно-белую трубку, послушал и закричал: «Тревога! Чепэ! Залесская, двенадцать! Похищение ребенка, как в июне, один в один, с подменой, только ориентировка другая! Женщина, на вид двадцать два – двадцать пять, рост средний, сложение среднее, волосы черные, кожа смуглая, одета в яркий балахон, особых примет нет! Экипажи, на выход! Действовать по расписанию! Егоров, чурку в обезьянник, а с психа браслетки сними, может, пригодятся! Шишенко, при мне остаешься!»
«Как же, пригодятся, – проворчал названный Егоровым. – Все они без особых… среднего, блин, сложения… Эх, шляйся теперь по духоте без толку…» Но руки Радомиру расковал.
Помещение опустело, остались двое с той стороны и двое с этой. Надо же, подивился воин. О его возможной причастности к обменам даже не подумали. Оковы сняли, ремень оставили, шнурки тоже. А ведь знают, что он опасен. Беспечны и нерадивы, что и говорить.
Ну и хорошо. Побои-то особого вреда не причинили. Радомир умело подставлял под удары те части тела, по которым – ладно уж, пускай бьют… Ну, ребро, наверное, треснуло… ну, глаз заплыл… ну, по почкам разок-другой пришлось… Пустяки. Боеспособен.
Неистовство постепенно вырастало в нем, но никто, кроме братьев-воинов, не сумел бы этого увидеть. А боевое неистовство – страшная для врага штука. Оно не похоже на слепую ярость безмозглого быка, которому кровь бросается в голову и который в результате эту самую голову теряет. Во всех смыслах теряет.
Не надо, чтобы кровь бросалась в голову. Надо, чтобы ток крови по телу ускорился вдвое, втрое. И тогда ход времени для тебя замедлится, и при всей ярости ты сохранишь ясность мысли, и станешь замечать, оценивать, сопоставлять и принимать решения быстрее и точнее, чем твой враг, и сможешь за каждый короткий миг сделать больше движений, и врагу будет не поспеть за тобой. И ты победишь.
Способность к боевому неистовству – редкий дар. Радомир был наделен этим даром в самой высокой мере.
Его нынешние враги этого не знали, а вели они себя до глупости легкомысленно. Впрочем, скорее всего, не умели по-иному.
Как бы то ни было, Радомира это устраивало.
Ночь пошла на вторую половину, когда начальника одолела зевота, злая, беспощадная, с подвываниями и всхлипами. Некоторое время он боролся, но в конце концов не выдержал:
– Ты, Шишенко, вот что. – Душераздирающий зевок. – Ты это… посиди-ка тут, а я… – Снова зевок. – Пойду я покемарю. В шесть разбудишь. Ну или раньше, если что.
Шишенко, оставшись один, выдал череду отвратительных ругательств. Прошелся по помещению, приблизился к решетке, уставился на узников, поигрывая тяжелой связкой ключей.
– У, с-сука, – прошипел он.
Сосед Радомира продолжал отрешенно напевать вполголоса ту же песенку, что и утром: «Где эта улица, где этот дом…»
Сейчас? – прикинул Радомир. Нет, рано – пусть начальник, устроившийся отдыхать в какой-нибудь соседней комнате, уснет покрепче.
Шишенко сунул ключи в карман, сел за обшарпанный стол, поерзал, положил на стол руки, опустил на них голову и, похоже, тоже собрался спать.
Радомир выждал еще немного.
Ну, пора.
– Гнать тебя надо, – негромко, но отчетливо проговорил он. – А лучше – повесить.
Разбудить его, обозлить, чтобы кровь ударила в голову – точь-в-точь как тому быку, – подманить к решетке, повторить тычок в узел под ребром – наверняка опять пропустит, – вытащить ключи. Легче легкого. И уходить. Делать тут больше нечего.
– Ты же выродок, безмозглый выродок, – продолжил Радомир. – Не ровен час, дашь потомство. Это будет беда для людей. Хотя нет, ты, должно быть, весь сгнил внутри, потомства тебе не дать. Спасибо и на том.
Шишенко поднял голову, ошалело помотал ею.
– Это ты мне, что ли, козел? – хрипло осведомился он, поднимаясь со стула. – Ну, гляди теперь. Сам напросился.
Радомир изготовился.
Однако делать ему ничего не пришлось. Приоткрылась входная дверь, и в помещении появился невысокий сухощавый человек лет сорока на вид.
– Здравствуй, – сказал он.
– А, дядя Маня, – почему-то робко ответил Шишенко, оборачиваясь. – Здорово…
– Я тебе не дядя и не Маня, – ровным голосом произнес вошедший. – Я Мансур, и ты, шиш, это знаешь. А теперь отпусти Джанибека.
– Ты чего? – в явном страхе пробормотал Шишенко. – Ты чего, Мансур? Я тебя уважаю, блин, но я ж на службе! С меня же голову снимут! Ты чего, старый, с дуба рухнул?
Мансур приподнял правую руку.
– Э, – презрительно бросил он. – Выкрутишься как-нибудь. Выпускай.
– Да как я… И сигнализация же тут… А вообще-то, Мансур, давай делай! С тобой-то связываться… не, совсем не с руки. Делай! А я потом вот на этого, – он кивнул в сторону Радомира, – все и спишу. Типа, загипнотизировал меня, ну, я и вырубился. Давай, дядь Мань!
