Ник Перумов - Боргильдова битва
Плох тот бог, что не знает людских умений, особенно — кузнечного ремесла. Конечно, гномы всегда оставались непревзойдёнными мастерами, но и Старый Хрофт за долгие века научился кое-чему.
Сейчас надлежало всё это вспомнить. И самому начать учить других.
Он начал с железа. С первого друга всякого, кто замыслил мщение. Болотную руду он добывал по всем правилам — копая глубокий колодец, подкрепляя стены чем придётся, включая магию, и потом выгребая бурую массу. Не торопясь, выветривал, обжигал, просеивал, пока не набиралось достаточно, чтобы начать плавить.
И первой крице он улыбнулся почти так же, как улыбался бы ребёнку.
С этого мира начнётся моё возвращение, думал Старый Хрофт, орудуя молотом — самой первой вещью, что он смастерил. Его выковывать пришлось обтёсанным камнем. В этом мире у меня появятся ученики и сторонники. Магия сильна здесь, здесь не может не быть тех, кто способен к самому изощрённому чародейству; а уж он, Отец Дружин, постарается, чтобы они учились бы на чужих ошибках, а не на своих.
(Комментарий Хедина: здесь у меня появилось ощущение, что Отец Дружин или чего-то недоговаривает, или в самом прямом смысле вводит читателя в заблуждение. На что он мог рассчитывать? На армию чародеев под своей командой? О да, Ямерт бы очень, очень испугался. Если же серьёзно, то глава Молодых Богов как раз отличался храбростью — он не дрогнул, когда Ракот, одержав целую вереницу побед подряд, подступил к самому Обетованному, он оставался уверен в себе, когда мы с Восставшим стояли лицом к лицу с ним на ступенях памятной лестницы, за миг до того, чтобы сделаться Богами Равновесия. Не сомневаюсь, что никакие рати не заставили бы Молодых Богов сдаться.
Я дописал комментарий до этого места и остановился. В памяти невольно вставала всё так же сцена: мы с Ракотом и Хрофтом лицом к лицу с Ямертом, у меня в руках — зачарованный диск, у Отца Дружин — жезл, исторгающий души. И то, и другое оружие — создания самих Молодых Богов, могущественные, но не настолько, чтобы единым махом сделать… что?
Вот тут-то и крылось не дававшее нам с названым братом покоя столько лет: мы нанесли удар, Ямерт исчез вместе с остальными братьями и сёстрами, «вынесенный приговор не исполнился», как сказал Великий Орлангур, и наши противники «перестали быть богами».[9]
Как всегда, восьмизрачковый дракон оставался верен себе и говорил загадками. Ведь до той поры, пока Ямерт и его присные живы и действуют, приговор нам с Ракотом и Хрофтом формально ещё может быть приведён в исполнение. Или же его непременно надо было свершить, «оставаясь богами»? Но почему тогда диск и жезл сделали то, что сделали, совершенно точно не имея для этого достаточно мощи?
Или всё это и впрямь было спектаклем, разыгранным как по нотам великим интриганом Сущего, ещё именуемого порой Духом Познания?
Нет, признавался я себе. Хедин — Истинный Маг ещё мог бы поверить в заговор столпов Третьей Силы, мог даже горячо взяться за расследование — меня-прежнего манили подобные коллизии, коварные потайные планы со множеством вложенных друг в друга секретов — но Хедин, бог Равновесия, не мог себе позволить верить в подобное. Потому что это означало бы, что нет никакого равновесия, нет и всевластного закона, нашего с Ракотом проклятия, а есть лишь всевластие Орлангура с Демогоргоном, двух братьев — Духов Познания и Соборной Души Мира.
Сперва нам с Ракотом всё казалось просто и понятно, Молодые Боги струсили, бросились бежать, предали и бросили Упорядоченное на съедение Неназываемому. Это и лишило их божественности. Упорядоченное, как заявил нам Великий Орлангур, выбрало нас.
Но божественность — это не кошель с золотом, это не знак, не символ, вообще не что-то вещественное. Как его можно лишиться? Посредством каких сил (или заклятий, или механизмов) происходит такое? Или здесь скрыто что-то совсем мистическое, не могущее быть объяснённым в пределах известной нам магии?
Впрочем, вернёмся к Отцу Дружин, устроившемуся в новом и молодом, как он утверждает, мире. Он пропустил описание самого «устраивания», строительство дома и прочее, и начинает рассказ сразу со своих «гостей».)
Дом вышел на славу. Крепкий, вросший глубоко в землю сложенным из дикого камня основанием. Стены из вековых стволов, крыша — словно заросший мхом холм. Причудливо заплетены и ведущие к «дому Высокого» пути-дороги: кто попало не пройдёт, не проберётся. Знание должно оставаться «запретным» — тогда к нему придут сильные и неуёмные, кому тесны старые пажити.
А дальше уж он, Старый Хрофт, сумеет объяснить им, что к чему.
Сделать предстояло много, очень много. И прежде всего — понять, в чём секрет магии Молодых Богов. Что дало им силу? И здесь — наученный опытом Лаувейи, Отец Дружин стал куда больше доверять смертным. Хотя, справедливости ради, простой смертной та великанша отнюдь не была, срок жизни ей был отмерен явно не как большинству её сородичей.
Так или иначе, он возвёл дом, кузню вблизи лесного ручья. Вода здесь текла приятная на вкус, но всё равно, казалось ему, не сравнить со Хьёрвардом, куда дорога теперь закрыта надолго. Не навсегда — потому что мы ещё вернёмся! — но на долгие века, пока он не будет готов.
В горне радостно плясало пламя, без устали трудились мехи, приводимые в движение водяным колесом, а Отец Дружин глядел на огонь, и ему казалось — он видит Локи, Локи, которому предсказано было погубить весь род богов Асгарда, а вместо этого он до последней капли крови защищал их. Старые пророчества и предсказания не исполнились, они рассеялись, как утренний туман под налетевшим ветром. Будущее неопределённо, впервые он, Хрофт, по-настоящему свободен, но свобода эта куплена поистине страшной и неподъёмной ценой. Раньше впереди, хоть и невообразимо далеко, его ждала неизбежная — или казавшаяся неизбежной — гибель при Рагнаради. Сейчас, пощажённый победителями, он не знал, чего ждать вообще. Когда-то осознание, что и его бытие конечно, равняло его со смертными, гордо принимавшими неотвратимую гибель; сейчас же он не смог бы смотреть в глаза тем, кто жил под его властью.
Не торопись, Отец Дружин, спешить тебе некуда. Твой удел — одиночество, до тех пор, пока не выкуется оружие для твоей мести.
Мехи стараются, раздувают и раздувают огонь. Горит чёрный уголь, ждёт металла, готов отдать ему свой жар, чтобы мёртвое изменило форму. Брусок сделается мечом, или мотыгой, или плугом — что потребуется кузнецу. Но нет, нет такой руки и такого молота, чтобы изменить посмертную участь тех, кто жил. Даже если они были богами — а, может, в особенности тех, кто был богами.
