Абрахам Меррит - Металлическое чудовище
– Руфь! – воскликнул Дрейк и подскочил к ним. Она не обратила на него внимание; и в тот же момент его прыжок был остановлен, Дрейка развернуло спиной к ним.
– Подождите! – крикнул Вентнор, хватая его за руку. – Подождите. Сейчас бесполезно.
В голосе его звучало понимание, сочувствие; он беспокойно смотрел на сестру и эту удивительную женщину, обнимавшую ее.
– Ждать! – воскликнул Дрейк. – Ждать! Дьявол! Проклятая ведьма крадет ее у нас!
Он снова бросился вперед; отскочил, будто от удара невидимой руки; упал на нас, Вентнор схватил его и удержал. И в это время металлическое чудовище, на котором мы двигались остановилось. По нему пробежала дрожь.
Нас подняло. Между нами и женщиной и девушкой появилась щель, она расширилась. Норала воздвигла между собой и нами барьер.
Щель становилась все шире. Теперь Руфь была будто в другом мире. Нас с ней соединял только голос.
Мы поднимались все выше, стояли строем на плоской поверхности башни; в пятидесяти футах от нас на такой же площадке стояли Норала и Руфь, сплетя руки. Они смотрели в сторону дома.
К нам приблизилась змея, исчезла под нами, слившись с ожидающим чудовищем.
Чудовище медленно начало двигаться, спокойно покатилось к проходу, проделанному в скалах. На нас упала тень скал. Мы, как один, оглянулись, увидели голубую фигуру с черным пятном на груди.
И тут же скалы скрыли ее. Мы двигались по ущелью, через каньон и туннель, все молчали. Дрейк с ненавистью смотрел на Норалу. Вентнор тоже смотрел на нее – с загадочным сочувствием. Мы миновали ущелье, на мгновенье остановились на краю зеленого леса.
И тут, как будто с неизмеримо далекого расстояния, послышался слабый размеренный гул, будто удары бесчисленных приглушенных барабанов. Существо, на котором мы ехали, вздрогнуло. Звук замер. Дрожь прекратилась, существо равномерно, без усилий двинулось сквозь деревья; но теперь двигалось оно не так быстро, как подгоняемое гневом Норалы.
Вентнор зашевелился, нарушил молчание. Я увидел, как он похудел, как заострилось его лицо; стало почти неземным; очищенное страданием и, пришло мне в голову, каким-то странным знанием.
– Бесполезно, Дрейк, – сонно сказал он. – Теперь все в руках богов. И не знаю, боги ли это людей или… металла.
– Но вот что я знаю: равновесие будет нарушено. Если в нашу сторону, Руфь вернется к нам. А если в другую строну – нам тоже не о чем беспокоиться. Потому что с человечеством будет покончено!
– Мартин! О чем это вы?
– Это кризис, – ответил он. – Мы ничего не можем сделать, Гудвин, ничего. То, что будет, зависит только от судьбы.
Снова послышались отдаленные раскаты – на этот раз громче. Снова существо вздрогнуло.
– Барабаны, – прошептал Вентнор. – Барабаны судьбы. Что они предвещают? Новое рождение Земли и уход человека? Новое дитя, которому будет отдано господство – нет, кому оно уже отдано? Или барабаны предвещают конец… их?
Барабанный бой снова стих. Теперь слышался только шум падающих деревьев под шагами существа. Норала стояла неподвижно; так же неподвижна была Руфь.
– Мартин – снова воскликнул я, испытывая страшное сомнение. – Мартин, о чем вы говорите?
– Откуда… они… пришли? – Голос его звучал ясно и спокойно, глаза под красным шрамом были чистыми и спокойными. – Откуда они пришли, эти существа, что несут нас? Что пронеслись над городом Черкиса, как ангелы смерти? Рождены ли они Землей… как мы? Или они приемные дети… подброшены с далеких звезд?
– Эти существа, которые во множестве все равно являются одним? Откуда они взялись? Кто они?
Он взглянул на кубы, на которых мы стояли; в ответ на него смотрело множество глаз, загадочно, будто они слышат и понимают.
– Я не забыл, – сказал Вентнор. – Не забыл, что видел, плавая атомом во внешнем космосе. Мне кажется, я говорил вам, говорил с огромными усилиями; губы были в вечности от меня, атома, стремившегося раскрыть их.
– Были… три… видения, откровения… не знаю, как их назвать. И хотя все они казались мне реальными, только одно, я думаю, истинно; а еще одно может быть истинно, а может, и нет.
Раскаты барабанов послышались яснее, они звучали зловеще. Поднялись в крещендо; резко смолкли. Я видел, как Норала подняла голову, прислушалась.
– Я видел мир, обширный мир, Гудвин, ровно летящий в пространстве. Не шар, планета из множества фасет, гладких, словно отполированных поверхностей; огромный голубой, слабо светящийся драгоценный камень; кристаллический мир, вырубленный из эфира. Геометрическое выражение Великой Первопричины, Бога, если хотите, ставшее материальным. Мир безвоздушный, безводный, бессолнечный.
– Казалось, я приближаюсь к нему. И тут я увидел, что все его поверхности покрыты рисунком гигантским симметричным чертежом; математическими иероглифами. В них прочитывались немыслимые расчеты, формулы переплетающихся вселенных, арифметические прогрессии звездных армий, таблицы движений солнц. В этих рисунках была ужасающая гармония, как будто все законы мира: от тех, что управляют атомом, до тех, которыми руководствуется космос, – все они были наконец разрешены и сведены воедино.
– Этот фасеточный мир в своей мозаике подводил итог ошибкам бесконечности.
– Рисованные символы постоянно меняли форму. Я подлетела ближе: эти рисунки были живыми. Это было бесконечное количество… существ!
И он указал на существо, которое несло нас.
– Я отлетел назад, посмотрел на эту планету издалека. И тут мне в голову пришла фантастическая мысль – фантастическая, конечно, но я знал, что в ней есть зерно правды. – Теперь он говорил виновато. – Этот драгоценный мир управляется неким математическим богом, ведущим его сквозь пространство, забавляющимся арифметическими ошибками другого божества, противоположного математическому, божества случая, в сущности Бога нас и всего того, что мы зовем жизнью.
– У него не было цели: он ничего не должен был преобразовывать; ему не нужно было исправлять неточности Другого. И только время от времени он отмечал разницу между достойным сожаления беспорядком других миров и безупречно упорядоченным и аккуратным своим храмом и его аккуратными служителями.
– Этот странствующий демиург сверхгеометрии несется в пространстве на своем абсолютно совершенном мире; он хозяин всех небесных механизмов; его народ не зависит от сложного химизма и механизмов равновесия, от которых зависит наша жизнь; ему не нужны ни воздух, ни вода, он не обращает внимания ни на жару, ни на холод; он питается магнетизмом межзвездного пространства и время от времени задерживается, чтобы воспользоваться энергией большого солнца.
Я почувствовал глубокое изумление. Возможно, это фантазия. Но тогда откуда у него эта последняя мысль? Он не видел, как мы, оргию в зале конусов, не видел, как металлическое чудовище питается солнцем.
