Марианна Алферова - Небесная тропа
ЭРик отрицательно покачал головой:
– Ничего не выйдет: ты не сможешь перевезти в трамвае целый мир – лишь крошечные осколки, дающие начало очередному мифу.
– Мифы уже созданы! – Анастасия так тряхнула головой, что шляпка едва не слетела. – Что толку!
– Значит, эти легенды о спасшихся царевнах и наследниках… – ЭРик понимающе улыбнулся.
– Не я одна их создаю. Мало ли призраков бродит по реальному миру лишь потому, что кто-то не в силах поверить в смерть своего кумира. Но сейчас речь не о них! Я заключу свой мир в талисман, перевезу его на трамвае и совмещу с реальностью.
– Но твой мир не реальность! Это всего лишь построенная по сохранившимся открыткам картина. Плоская картина.
– Да ты оглянись! Нет, ты оглянись и посмотри! – разозлилась Анастасия.
ЭРик огляделся, как велели. Солнце просвечивало сквозь кроны деревьев и золотыми бликами ложилось на песок аллеи. Мраморные боги и богини милостиво улыбались гуляющей публике. Под тентами кофейного домика сидело несколько пар. Играл духовой оркестр. Ощущение праздника царило в парке.
– Я все помню, – сказала Анастасия. – Я жила еще тогда.
– Это ничего не меняет, память может сыграть с тобой злую шутку. Разве ты не слышала о ложных воспоминаниях?
– Ты ищешь причину, чтобы мне отказать… – В голосе Анастасии послышались рыдания.
– Талисман спрятан, забрать его нельзя.
– Неужели есть что-то, ради чего можно пожертвовать тем, что я тебе предлагаю?! Скажи – что… Что? – Она молитвенно сложила руки. – Что… – уже не кричала – шептала она.
– Я убил Фарна.
Новость ее не слишком восхитила. Казалось, ей было уже все равно.
– Мне нужен талисман. В последний раз спрашиваю – да или нет?
– Нет.
– Я найду, где ты его спрятал и добуду!
– Тебе это не удастся, – отрезал ЭРик.
Он направился к выходу. Она кинулась за ним, вновь ухватила под руку.
– Скажи, Анастасия, титулярный советник Круглов в твоем мире бьет жену и детей? – спросил насмешливо ЭРик.
– Н-не знаю…
– Вот видишь! А еще говоришь, что твой мир – реальность.
Они вышли на набережную. Городовой у входа подозрительно покосился на странную пару. Проехал мимо извозчик. Торцовая мостовая гасила стук копыт – та мостовая, подлинные остатки которой сгорели в буржуйках блокадного города. Следом прокатил длиннющий открытый автомобиль, подпрыгнул на горбушке Прачечного мостика и скрылся. Над Невой покачивалась в небе туша дирижабля. Праздник продолжался. Праздник, который будет теперь ЭРику вечным укором. Может быть, он не имел права отказаться? Пусть это не реальность, пусть, но, может быть, именно этой химеры и не хватает потерявшему себя миру? И только это и надобно? И ничего больше? Ноги в болоте, голова в облаках…
ЭРик кивнул в сторону часовни, поставленной на том месте, где Каракозов стрелял в императора.
– А это ты тоже возьмешь с собой?
– Конечно, – кивнула Анастасия.
– А как же все эти киллеры-народовольцы? Любители пострелять, повзрывать, что ты с ними станешь делать? Потащишь с собою?
Анастасия смутилась.
– Их здесь нет.
– Извини, дорогая, есть! – ЭРик по-плебейски ткнул пальцем в сторону часовни.
Он зашагал по набережной, Анастасия не пыталась больше его задержать. Пора было возвращаться из этого милого мира, где очаровательные дамы, шурша шелками, шествовали в сопровождении красавцев-кавалеров. К реальности этот мир не имел отношения. В реальном мире тринадцатого года пьяный прадед Рика Круглова (не путать с ЭРиком Крутицким) хлещет водку в обществе певчих, закусывая домашними пирогами. А выгнанная мужем из дома прабабка сидит на лестнице, прижимая к груди голодных ребятишек.
Такая знакомая с детства картина!
Глава 9
Танчо спала, но слышала сквозь сон абсолютно все. Вот ЭРик поднимается, вот стискивает пальцами ее запястье, потом прижимает свою ладонь к ее шее. Нет, это не ласка, он будто спрашивает о чем-то. Но о чем? Он встряхивает ее тело. Ага! Он хочет ее разбудить. Танчо силится разлепить веки, но не может.
«Сейчас я проснусь», – хочет сказать, но губы не желают шевелиться.
Она слышит, как ЭРик встает, как ходит по комнате. Вот он останавливается у окна – скрипнув, распахивается рама. Потом возвращается – она ощущает его дыхание на своей щеке.
«Он хочет меня поцеловать», – догадывается Танчо.
Но не ощущает прикосновения губ – ЭРик уходит, удаляются его шаги, с легким шорохом закрывается дверь в комнату.
«Да что ж это такое!» – хочет крикнуть Танчо, но губы по-прежнему недвижны.
Слезы обиды закипают, но иссякают, так и не дойдя до глаз.
«Что со мной? Что такое?»
Теперь она по-настоящему пугается.
Из прихожей доносятся голоса, шум, крики, хлопает входная дверь, волна звуков врывается в комнату.
– Танечка, девочка моя! – кричит мать.
Танчо ощущает прикосновение горячих влажных ладоней. Мать голосит. Почему нельзя зажать уши, чтобы не слышать ее крика?
– Я убью этого гада! – Это уже кричит отец.
Наконец Танчо начинает догадываться. Но еще не хочет верить. Вновь чьи-то пальцы пытаются нащупать пульс. Но пульса-то нет! Нет! Она, Татьяна Белкина, двадцати лет отроду, умерла. Теперь она уже почти не ощущает прикосновений рук: ее тело теряет осязание, как прежде потеряло зрение. Скоро она перестанет слышать. Но почему тогда душа не покидает тело? Почему не парит под потолком и не взирает отстраненно на плачущих и рвущих на себе волосы людей? Почему не мчится по бесконечному, наполненному светом коридору сквозь сотканный из мрака туннель? Где это все? Где?
Вместо этого Танчо замурована в своем теряющем чувствительность теле. Она мечется в нем, как в тюрьме. Остановившееся сердце похоже на камень на дне замерзающего пруда. Теперь Танчо различает лишь отдельные выкрики. Кажется, отец с матерью ругаются, как всегда. Страшно? Нет, теперь уже нет – только обидно: ради чего дана была жизнь? О чем спорят предки в эту минуту? Хотят вызвать «скорую»? Неужели они на что-то надеются? Кто-то наклоняется над Танчо, приподнимает веко. И она видит свет – закатный отблеск, что падает из окон дома напротив в вечерние летние часы.
Свет! Солнце! В снопе рыжего света падает, вращаясь и рассыпая искры, «Перунов глаз», опускается на дно узкого, пробитого в камне колодца. И когда талисман касается основания собора, ослепительный свет заставляет Танчо зажмуриться. Но прежде, чем окончательно возвращается свет, она видит…
– Она жива! – вопит отец. – Она жива! – Обнимает и трясет ее, как сумасшедший.
– Танечка, девочка моя. – Мать дышит ей в лицо перегаром коньяка и лекарств. – Дорогушенька моя, что случилось?
– Ничего, я спала. – Танчо морщится и хочет отстраниться.
