Константин Соловьев - Урод
Вельт на нем был богат, но не чрезмерно, руки украшали всего два браслета.
– Сейчас, мой шэд.
Один из дружинников обошел Крэйна с факелом в руке, человек некоторое время изучал щеку Крэйна маленькими черными глазами, потом коротко выдохнул и ощупал языком зубы – гладкая щека, не скрывающая, однако, дряблости многих годов, натянулась горбом. Лекарь, стоящий неподалеку, в ожидании его слов напрягся. Сейчас он не был высокомерным и нарочито медлительным, он скорее напоминал молодого слугу из тор-склета.
– Неплох, – сказал наконец шэд Трис, отрываясь от исследования собственных зубов. – Он и, верно, похож. Но язвы… Ты можешь гарантировать, что он не заразит весь мой зверинец и меня под конец?
– Абсолютно, мой шэд. Его болезнь… э-э-э…
– Ты его обследовал?
– Разумеется. Он не заразен. Я предполагаю, что это в некотором роде… обычное уродство. Это не имеет отношения к его потрохам. Скорее всего – врожденный порок, развившийся в зрелом возрасте. Точно не ывар – тут имеет место своего рода вздутие, а не…
– Чем же ты его врачевал?
– О, мой шэд… Совершенно безобидной смесью из чемерязника, сока витуньи и лежалой кожуры ореха га. Это не оставило совершенно никаких следов, я просто желал убедиться, что зараза не перекинется.
– С таким успехом ты мог смазывать его морду водой. – Шэд Трис пригладил пальцем тонкую лохматую бровь. – Я не удивился бы, если бы ты брал деньги за этот рецепт.
– Мой шэд!..
– Молчи, Канен. Мне и так все известно. Значит, не заразен. Хорошо. Пожалуй, я бы с превеликим удовольствием отправил бы этого головореза в ывар-тэс. Как думаешь, Сихем?
Дружинник за его спиной вытянулся.
– Это было бы славно, мой шэд. Он хорошо зацепил троих на улице, один из них не скоро сможет держать оружие. Кроме того, это явно беглец из банды загонщиков.
– Загонщиков?
– Шеерезов, мой шэд. Они промышляли незаконным загоном карков под городом много Уртов кряду, а потом, когда ваш почтеннейший брат…
– Дайрон. – Шэд улыбнулся. – Разумеется, мой брат узнал об их промысле и решил наказать негодяев?
– Именно так. От него мне стало известно, кто состоит в банде. Они уже покинули улицы. Этот шеерез лишил предательски жизни верного слугу вашего брата, некоего Тигира. Напоил в трактире и, когда слуга отвернулся, вонзил ему в спину стис. Там же он убил четырех подельщиков, с которыми не захотел делить деньги, и трактирщика.
– Шесть мертвецов? Что ж, это действительно редкостный шеерез. Я рад, что Дайрон вовремя успел предупредить вас о том, что это чудовище появилось в Трисе. Надеюсь, в следующем сезоне он также не запоздает… Впрочем, это не к делу. Канен!
– Да?
– Как ты думаешь, эта… эти язвы перекинутся на другую сторону?
Лекарь задумался.
– Мне это неведомо, мой шэд. Болезнь явно не оборотится, думаю, со временем она проявится и дальше, но перейдет ли на другую сторону…
– Думаешь, проявится? – Шэд Трис пристально посмотрел на Крэйна. – Его правая щека слишком пуста. Чего-то не хватает. Кальбак, что думаешь?
Он шагнул в сторону, и Крэйн внезапно почувствовал, как сердце растворяется в ставшей вдруг едкой, как кислота, горячей крови. За спиной шэда и его эскорта стоял еще один человек. На первый взгляд. Но человеческие очертания служили ему лишь маской, в бледной тонко натянутой на гладкий череп коже и безумных смотрящих в разные стороны глазах было не больше человеческого, чем в разъяренном хегге. Но хегг по сравнению с тем, кто стоял в тени, мог показаться смешным.
Аулу!
Человечек встрепенулся, пухлая детская улыбка избороздила его гладкое лицо, глаза сонно моргнули. Несмотря на глубокую старость – аулу было не меньше пяти десятков, – двигался он быстро. Но движения эти были не человеческими – быстрые, несогласованные, в разном ритме, отчего казалось, что аулу смешно танцует, отставляя ноги и виляя ягодицами.
Руки дергались, пытаясь поймать что-то несуществующее перед лицом, глаза весело подмигивали. Но в этой нелепой несуразности, в пародии на человека, было больше ужаса, чем способно вместить человеческое тело.
Это был аулу. Лишенное рассудка чудовище, порождение бесцветных глубин царства ненависти и боли. Человек, познавший с младенчества столько пыток на своем теле, что забыл даже свое имя. Если его когда-то имел.
Быстро пропрыгав к Крэйну, аулу остановился напротив него и, покачиваясь, заулыбался, оттягивая уголки рта короткими сильными пальцами. Крэйн сжался в комок, стараясь держаться от него подальше.
Бейр со спокойствием, если эта тварь попытается к нему прикоснуться…
– Кальбак, как считаешь? Мне кажется, справа лицо нашего шеереза можно выгодно подправить. Скажем, можно использовать разведенный сок тальпея. Конечно, придется сначала основательно поработать лезвием, но следы должны быть похожи на те, что на левой стороне, верно?
– Вак-к! Кабин и-и-и-ири иан! – радостно пробулькал аулу, гладя себя по шее. – Виа-а-а-л!
– Кажется, ему нравится мысль, – улыбнулся шэд. – Думаю, от этого наш шеерез должен только выиграть. Я отведу ему почетное место в своем зверинце. Как только он оправится, конечно. Канен, ты будешь лично следить за его здоровьем. И отвечаешь собственной шеей!
– Как будет угодно моему шэду, – склонился лекарь.
Факелы мигнули и поплыли перед глазами.
– Да, так и сделаем. Начнем сейчас же, к чему приготовления…
Только тогда Крэйн закричал.
Он опять умирал. Он варился в бесцветных водах боли и боль была везде.
Она заполняла его, как кипящая вода – пустой глиняный кувшин. Призывая смерть, он метался в бреду, жалкий, как выброшенная на берег растерзанная медуза, но рассудок его был слишком далеко, чтобы он отдавал себе отчет в собственных действиях.
Боль была разнолика и вездесуща. Она составляла мир, и само тело Крэйна было не больше, чем ее порождением.
Он хотел умереть, но в бесконечном водовороте смерть потеряла значение.
Он был затерянной песчинкой в нестерпимом полыхании огня.
Он замерзал, охваченный со всех сторон ледяной коркой.
Его тело распадалось на части, тронутое гниением.
Тупые шипы пронзали его кожу.
Он умирал.
Когда сознание вернулось к нему, он был слишком слаб, чтобы говорить.
Единственное чувство, не отказавшее ему, обоняние, донесло затхлый запах горячей похлебки и мочи. Боли, как ни странно, не было, лишь лицо невыносимо жгло, словно на него высыпали полную лопату горячей золы.
Крэйн застонал. У него не было сил даже чувствовать, внутри он был пуст и прозрачен, как свежевыпотрошенный карк. Он не знал, уцелели ли его глаза, потому что не помнил, что значит быть зрячим – весь его мир составляли переплетения разноцветных вспышек и скользящие холодные ленты. Прошла целая вечность, прежде чем ему удалось застонать.
