Вольф Белов - Бельфеддор
– Мне достаточно возможности служить закону и справедливости, – сказал Аттеконнос. – А чего попросишь ты, Бельфеддор?
– Жизни для одного человека.
– Для кого? – поинтересовался Кселлос.
– Для нее.
Бельфеддор указал на Цемею, которую в числе прочих солдаты выводили с храмовой площади.
– Вряд ли она достойна твоего заступничества, – заметил Сеттес.
– Возможно, – кивнул Бельфеддор. – Но сердце подсказывает мне, что так надо.
– Тут ты прав, дружище, – подтвердил демон. – И я чувствую, что эта змея еще сыграет важную роль в нашей судьбе.
– Куда направишься теперь, рогатый, когда все закончилось? – спросил Сеттес.
– Похоже, что ничего еще не закончилось – все только начинается, – ответил Бельфеддор. – Я поеду на Черный берег. Перед смертью Ксетаннетес сказал, что война уже развязана и угроза надвигается оттуда. Хочу убедиться, прав ли он был.
Часть вторая
ДИТЯ СВЕТА
Ночь, окутавшая джунгли непроницаемой пеленой мрака, внезапно озарилась тысячами огней. Повинуясь заклятию ногарского мага, разом вспыхнули все факелы, что держали в руках чернокожие жрецы.
В эту ночь в глубине джунглей собралась многочисленная армия жрецов всей Акатании. Их действительно по праву можно было назвать армией. Представители древнего воинственного народа, облаченные в золотистые накидки служителей культа, носили на поясах длинные прямые ножи, которыми владели мастерски, а в случае необходимости могли бы с успехом противостоять профессиональным воинам.
– Твоя сила воистину велика, брат, – с благоговейным трепетом произнес верховный жрец Акатании Гованга, обращаясь к чужеземцу.
Лицо ногарского жреца скрывал капюшон его белого одеяния: он не открывал своего лика никому и никогда. Насколько возможно было судить по его фигуре и голосу, жрец был еще очень молод. Однако он обладал могучей магической силой, которую являл не раз, чем заслуживал уважение чернокожих священнослужителей Акатании.
– Это не моя сила, – ответил ногар. – Это сила богов Аддата, которые скоро станут и вашими богами.
– Царь Метанга против новой веры, – заметил Гованга. – Совету жрецов не удалось убедить его и старейшин.
– После сегодняшней ночи у вашего правителя уже не будет выбора, – жестко произнес ногарский жрец. – Более того – его самого не станет, как не станет и всех старейшин, что отвергли новую веру. Вы, братья, возглавите свой народ и поведете его за собой, восхваляя новых богов и ублажая их обильными жертвоприношениями на поле брани.
– Да будет так, – вожделенно согласился Гованга.
Боги новой веры, чей культ проповедовали ногарский священнослужитель и его единоверцы, несомненно, были более могучи, нежели старые боги Акатании. Если верить молодому заморскому жрецу, боги Акатании вообще утратили свое могущество, фактически умерли. Но совсем не это поколебало веру чернокожих жрецов в свой древний культ. Поклонение новым богам сулило полную власть над Акатанией и всем Черным Югом. Именно поэтому чернокожие жрецы поддержали молодого ногарского жреца вопреки протесту своего правителя царя Метанги и старейшин рода.
Огромная поляна не смогла вместить всех последователей новой веры: большинство были вынуждены скрываться за деревьями, не имея возможности воочию наблюдать за всем происходящим. Однако мало кто сомневался в могуществе молодого жреца и его богов.
В центре поляны находилась большая плита красного мрамора, что должна была послужить жертвенным алтарем в предстоящем действе. Эту плиту молодой ногар волей своих богов переместил сюда со склонов гор Аддатта, что тянулись к небу своими заснеженными вершинами в полуденных саваннах, и в этом чернокожим жрецам тоже явилось могущество нового культа, к служению которому призывали чужеземные белые маги. В центре алтаря можно было разглядеть черное пятно – словно расплывшуюся огромную кляксу, похожую на паука.
Двое ногарских бритоголовых жрецов, товарищей по вере того, что никогда не открывал своего лица, поднесли ему нечто, укрытое белым полотном, и опустились на колени, держа свою ношу перед собой. Молодой жрец сорвал покрывало, и в ночи разлилось ослепительное сияние хрустальной сферы.
Возложив ладони на сферу, молодой ногарский жрец принялся нараспев читать какие-то заклинания. Он говорил на наккато, языке Старой Ногары, а временами переходил на еще более древний язык давно вымерших полудемонических племен Черного Юга. Практически никто из акатанов не понимал его речи – тем не менее каждый с благоговейным трепетом внимал незнакомым словам молодого мага, четко звучавшим в ночной тишине.
Видимо, его слова были услышаны богами новой веры. Тьма сгустилась настолько, что стала почти осязаемой, сжав пламя факелов со всех сторон.
– Боги готовы принять вашу жертву, – объявил ногар.
Гованга первым приблизился к жертвеннику и, не колеблясь ни мгновения, полоснул ножом по собственной руке. Кровь верховного жреца брызнула на алтарь. Вся плита всколыхнулась жидким пламенем, силуэт паука проступил более отчетливо.
Гованга отступил в сторону. Его чернокожие соплеменники друг за другом вереницей потянулись к алтарю, собственной кровью клянясь в верности новому культу и отрекаясь от старого.
С каждой новой жертвой мрак все более сгущался, обжимая поляну. При полном безветрии стены джунглей вдруг пришли в движение, словно некие неведомые исполинские существа со всех сторон устремились через заросли к алтарю.
Когда паук в жидком пламени мрамора принял клятву последнего жреца, молодой ногар объявил:
– Теперь все вы принадлежите Тени.
Он поднял взгляд к небу. Чернокожие жрецы последовали его примеру и узрели новое чудо. В густой черноте ночи каждый смог различить еще более черную тень, раскинувшую в стороны свои паучьи лапы.
Молодой ногарский жрец воздел руки к небу и провозгласил:
– Да ступит Тень на эту землю, да померкнет Свет!
– Да будет так! – тысячекратным эхом отозвались акатаны.
Над джунглями взвился вихрь, ломая деревья…
* * *
Вошедший в покои правителя Акатании слуга упал на колени и сообщил:
– Жрец Хабанга хочет говорить с тобой, повелитель.
– Пусть войдет, – разрешил Метанга.
– Он просит тебя подняться на верхнюю террасу, повелитель. Сам он уже там.
– Что?! – изумился Метанга.
В другое время царь пришел бы в дикую ярость от такой дерзости. Но сейчас, когда над всем Черным Югом гнетом нависло тягостное ожидание чего-то неведомого, страшного, такая просьба могла лишь встревожить.
Метанга поднялся на верхнюю террасу дворца. Ожидавший его человек средних лет в золотистой накидке жреца поклонился своему повелителю.
