Алина Лис - Изнанка гордыни
В тот момент я злорадно подумала, что золотых дел мастер не зря ободрал меня, как липку, дав втрое меньшую цену, чем реально стоили серьги.
Поделив деньги, украшения и плащ, двое взялись за переметные сумы, а третий запустил руку в декольте, пока четвертый держал мне руки.
Дальше я кричала и вырывалась так, что вмешался рябой главарь. Я не поняла ни слова из его речи, но громила стушевался и прекратил меня щупать.
Разбойники связали меня, перекинули через мою же лошадь, как куль, заткнули рот. Дальнейший путь я помнила урывками. Перед глазами мелькала лошадиная шкура и подмерзшие комья грязи на дороге. Потом дорога пропала совсем, солнце скрылась за густыми ветвями. Последние несколько сотен футов я проделала пешком, подгоняемая пинками — проехать на лошади по таким зарослям нечего было и думать. Ветки хлестали по лицу, деревья норовили сунуть корни под ноги.
Поляна с кособоким домишком, пара сараев, большое кострище под навесом из ветвей.
Мое появление было встречено радостным свистом и криками. Вокруг сразу собралась толпа. Грязные, заросшие хари, кислый запах браги и пота, смешки, тычки, щипки.
Было ужасающее, невыносимое чувство беспомощности, когда с кристальной ясностью понимаешь, что именно сейчас произойдет. И ничего, совсем ничего невозможно сделать.
И снова приказ главаря избавил от участи, которая казалась страшнее смерти. По его распоряжению, один из бандитов, оттащил меня в этот сарай и надел браслет на ногу.
На двери замок и я благодарю богов, что он хранит меня от посягательств. Не будь его, я бы все равно никуда не делась. Длины цепи хватает на пять шагов, не больше. А снаружи у костра всегда дежурит кто-то из бандитов.
Один из них пробует варево и одобрительно кивает. Разбойники собираются у костра. по кругу идет мех, слышен стук ложек о миски, грубый хохот. Ветер снова доносит аппетитный мясной дух. Я вслушиваюсь в разговоры, силясь разобрать хоть что-то.
Бесполезно. Мой анварский так плох, что его почти нет. Меня готовили к замужеству в Эль-Нарабонн или за одного из герцогов Разенны. Я без ложной скромности могу сказать, что знаю нарский — язык западных соседей, лишь немногим хуже родного. Также отец захотел, чтобы я выучила оба языка Прайдена. И уже по собственному почину я освоила альбский, чтобы читать романы про рыцарей короля Ангуса. На анварский не хватило времени и интереса.
Трое бандитов встают, чтобы отойти от костра, и я не сразу понимаю, что это по мою душу. Лишь когда раздается скрежет металла в замке, мне становится страшно.
Они ковыряются долго. Очень долго. Не меньше десяти минут. Я отползаю к дальней стене сарая и сижу там тихо, не дыша. Потом замок все же щелкает. Скрипит дверь, на утоптанную землю ложится прямоугольник света. Лучи солнце отливают кровью.
Они идут ко мне, переговариваясь на своем картаво-шипящем языке.
— Не подходите, — беспомощно говорю я. Рука сжимает ручку кувшина — невеликое, но все же оружие.
Они ржут и скалятся, снова бубнят на анварском. Я узнаю одного — тот самый мерзавец, что облапил меня на тракте. Сальные глазки, щербатая ухмылка в пегой бороденке, вонь немытого тела.
Бандиты набрасываются одновременно, не успеваю даже поднять свое оружие — кувшин вырывают из рук. Трещит платье. Я взвизгиваю, брыкаюсь, вырываюсь. Чья-то рука вцепляется в волосы, тянет назад. Жесткие в мозолях пальцы, щиплют и сжимают грудь. Один удерживает меня за руки, второй подхватывает за бедра, тискает ягодицы. Совсем близко мелькает заросшая жестким волосом щека, и я вцепляюсь в нее зубами. Слышу возмущенный рев, потом удар в живот выбивает весь воздух. Беспомощно раскрываю рот. И нет сил что-то сделать.
Они опускают меня на кучу гнилой соломы. Глотаю воздух, пытаюсь и никак не могу вдохнуть. Щербатый задирает юбки.
И боль…
Унижение и боль.
Долго.
Он заканчивает, встает, снисходительно похлопывает меня по животу. Небрежно оправляет одежду и отходит.
Сквозь слезы плохо видно, мир расплывается. Неужели все закончилось?
Как ответом “нет” место насильника занимает другой — низенький и плотный.
Я хочу умереть. Боги, дайте мне умереть!
Элвин
Истошный женский крик застал меня уже на подходе к разбойничьему лагерю. Я рванул со всех сил, протискиваясь сквозь заросли. Деревья расступились, и я вылетел на поляну. Закатное солнце освещало хижину и пару криво сколоченных сараев. У кострища сидело с десяток бородатых, замызганных хмырей, вооруженных чем попало. При виде меня мужчины заволновались и потянулись к оружию.
Большая ошибка. Безоружных я еще мог бы оставить в живых.
Сдавленные стоны подсказали, где следует искать пропажу. Франческа лежала на охапке сена, над ней сверху, слегка приспустив штаны, пыхтел здоровенный бугай. Она уже не кричала, только всхлипывала.
Опоздал.
В сарае находилось еще двое. Один удерживал тонкие запястья девушки, второй просто развалился рядом.
Нет, я не убил их. Только оглушил. Они не заслуживали легкой смерти.
Насильника все же проткнул шпагой. Побоялся иначе задеть девчонку. Громила захрипел и повалился на Франческу. Стащить его с несчастной получилось лишь со второго раза — подонок был тяжелым.
— Нагулялась? Посмотрела мир? — зло спросил я. И осекся, увидев ее лицо.
Беглянка мазнула по мне безумным, затравленным взглядом. От лифа платья остались одни лохмотья, под глазом чернел здоровенный синяк, руки и ноги также покрывали синяки и ссадины. Россыпь свежих мелких кровоподтеков — следы от пальцев, наливалась на груди.
— Франческа?
Она отшатнулась от протянутой руки и поползла назад, поскуливая, как дикий зверек. От ноги к кольцу в стене тянулась толстая, проржавевшая цепь, из тех, что надевают на каторжников.
Франческа доползла до стены, чтобы вжаться в заросший паутиной угол. Я подошел ближе, и она зажмурилась, попытавшись прикрыть от меня голову, словно боялась, что я сейчас ударю. Я опустился рядом, завернул девушку в плащ. Обнял, преодолевая сопротивление. Она сначала заверещала, потом успокоилась и поникла.
Пока я сжимал ее в объятиях, гладил по голове, по спине и пытался совладать с приступом гнева — тяжелого и темного, Франческа сидела обмякшей куклой — безучастная, словно все происходящее вокруг ее не касалось.
— Эх ты, — выдавил я. И замолчал.
Ни демона не умею утешать. В Братстве не принято утирать друг другу сопли. Покажешь больное место, и милые родственники с радостью поспешат по нему пнуть. От души.
Но кое-что я все же мог для нее сделать.
