Эрик Ластбадер - Дай-сан
— Туолин сказал, что ты здесь.
Она повернула голову, но взгляд остался пустым, неподвижным, бесстрастным.
— Я всегда прихожу сюда по ночам, — тихо проговорила она.
Внизу, в предрассветном городе, еще было тихо, хотя конюхи и повара уже приступили к своим утренним обязанностям. Откуда-то издалека донеслось фырканье и топот лошадиных копыт. Эти звуки напомнили ему о ее необычном скакуне, шафрановом луме. Ему давно хотелось иметь такого же. Но он даже ни разу не ездил верхом на луме.
— Он изменился. Сильно изменился. Причем за такое короткое время.
Он присел рядом с ней так близко, что ее волосы, подхваченные сырым ветром, скользнули по его лицу.
— Я его не узнаю.
Кири невесело рассмеялась, и он невольно поежился при звуках этого смеха.
— Я сама себя не узнаю. Мы все изменились. Кай-фен…
— Мой брат всю жизнь провел на войне, Кири. Кай-фен — это та же война, пусть последняя, но все равно… Не сражения его печалят.
Он помолчал и добавил:
— Он любит тебя.
— Да, я знаю, — прошептала она так тихо, что он еле услышал.
— Ты погубишь его.
— Я не какая-нибудь злодейка. — Она произнесла это так, словно пыталась сама себя убедить.
— Дело не в тебе. Обстоятельства…
Эрант умолк, потому что сам в это не верил.
— Нет, во мне! Ты должен понять. Он должен понять. Ты должен сказать ему. От меня теперь никакой пользы, и даже хуже… потому что мне все безразлично — и Кай-фен, и мой народ, и Туолин…
Он смотрел, как по ее щекам тихо катятся слезы. Говорят, слезы красят красивую женщину. Даже теперь она была прекрасна.
— Я боюсь за него, — его голос дрогнул. — Он постоянно думает о тебе. Только о тебе. А завтра утром он должен выйти на битву с ясной головой, потому что лишь ясная голова и еще его воинское мастерство помогут ему выжить. У меня никого, кроме него, не осталось…
Слишком поздно, вдруг вспомнил он и неловко запнулся.
Она смотрела в пространство и не вытирала слезы.
— Не держи его. Отпусти.
Она прикрыла глаза; слезинки сверкали в ее длинных ресницах.
— Когда-то у меня была сила, но теперь ее нет, — прошептала Кири. — Он сделает то, что должен.
— Ты катишься в пропасть и хочешь утащить его с собой?
Она резко вскочила на ноги. Он остался сидеть. Кири тряхнула головой, и ее горячие слезы упали ему на лицо.
— Чего ты от меня хочешь?
Ему вдруг до смерти надоела ее жалость к себе. Он тоже поднялся. Он весь так и кипел энергией. Казалось, еще немного — и он взорвется. Она замерла, точно лань, завороженная ярким светом факела.
— Будь женщиной, а не пугливым ребенком!. Если хочешь умереть, возьми нож и всади его себе в живот. А если все-таки хочешь жить, тогда не губи тех, кто рядом!
— Я хочу только одного: чтобы время повернуло вспять, чтобы Мацу была со мной, чтобы Ронин…
Она отвернулась. Ее сведенные пальцы, словно когти, впились в ледяной камень парапета.
Он подошел к ней сзади и заговорил, и она содрогнулась под напором его жестких слов, как под ударом хлыста:
— Ты мне противна! Какие тебе еще надобны чудеса? Он сражается за будущее всех людей, а ты молишься своим сокровенным божкам, чтобы они вернули тебе мертвую сестру!
— Она была мне не сестрой!
Кири рывком развернулась и принялась молотить кулаками ему по груди. Она была сильной, и эта внезапная вспышка ярости испугала его. Он отступил, поскольку она тоже была воительницей, к тому же теперь превратившейся в остервенелого рассвирепевшего зверя. Она лупила его, пока он не упал, а потом насела на него, продолжая наносить удары. Ее фиолетовые глаза горели гневом, безысходностью и отчаянием.
Но он уже чувствовал, что сейчас она скажет ему такое, что стоит того, чтобы стерпеть побои.
— Ублюдок! — кричала она. — Ублюдок! Она была мной! Она была мной!
Его нос хрустнул от резкого удара. Кожа на щеке лопнула — Кири всадила кулак ему в скулу. Но риккагин почти и не защищался. Она разбила ему нижнюю губу, не переставая кричать на него, а потом вдруг вся обмякла и рухнула ему на грудь, тяжело дыша и всхлипывая. Ее волосы были мокрыми от пота.
Он ничего не говорил, а просто лежал, чувствуя, как теплая струйка крови стекает по шее, пропитывает воротник рубахи, затекает под нагрудник кирасы. Он дышал ртом. Разбитые губы уже распухли.
Она села.
— Теперь ты понимаешь? — спросил он тихо.
Она сидела очень прямо, крепко зажмурив глаза.
— Что ложь, а что правда?
— Я больше не знаю, кто я.
Он выбрался из-под нее.
Она открыла глаза и тихонько ахнула, увидев, что натворила.
— Кири, где Ронин?
Она протянула руку, загребла снег и приложила к его носу. Снег сразу сделался розовым.
— Далеко. Очень далеко. Не знаю, где именно. Но в одном я уверена. — Она приложила кусочек льда к его разбитой губе. — Он вернется.
И только теперь она вытерла слезы, уже подсыхающие на щеках.
* * *Поначалу вокруг него вился снег, переливавшийся нежным искрящимся перламутром в розовом свете зари. Но когда он спустился чуть ниже и погрузился в рыхлые облака, все утонуло в тумане, и очертания мира расплылись.
Скоро, сказала она. Уже скоро. Что крылось в этих глазах, темных, точно маслины?
Окутанный облаками, он думал об Эгире, который когда-то помог ему. Еще там, в другой жизни, когда он был Ронином. Он узнал в нем, уже после того, как убил — первая кровь, окропившая длинный сине-зеленый клинок, на котором она выгравировала его имя Ака-и-цуши, что в переводе с древнебуджунского означало «Алые Вести», — то существо, что ворочалось в темных глубинах под его разбитой фелукой на пути в Шаангеей. То существо, что спасло Ронина от колдовских воинов Дольмена, посланных Сетсору, чтобы уничтожить его, прежде чем он доберется до Ама-но-мори. Именно он, Эгир, вздыбил тогда свое исполинское тело и породил неестественное течение, оторвавшее его судно от вражеских кораблей и донесшее его до рифов Ксич-Чи.
А он убил его. Эгира.
Зачем?
Он постарался не думать об этом, попытался расслабиться и уйти в себя, к раскаленному ядру своей сущности.
Он выбрался из облаков, в которых полыхали зеленые молнии, и вышел к нижним отрогам горы, где на ветру шелестели бирюзовые сосны. Вскоре тропа стала пологой, и у него появилась возможность идти быстрее.
Даже в полном боевом облачении он легко и без видимого усилия спускался по склону горы, минуя высокие сосны, полной грудью вдыхая их пряный аромат и прислушиваясь к звукам просыпающегося мира. Стрекотание насекомых. В отдалении — крики летящих гусей.
А когда он вышел из-под сени последних величественных сосен на отрогах Фудзивары, они уже ждали его. Моэру, Оками и Азуки-иро.
