Екатерина Лесина - Хроники ветров. Книга суда
Ржаво-рыжее лезвие летит к горлу… Медленно, отчего все вокруг такое медленное, Фома успевает и вывернуться из чужих рук, и перехватить удар. Пальцы сжимаются на толстом запястье, тянут вперед, а тело уходит куда-то вбок. Нож на траву, снова медленно… воздух плотный, чей-то крик… резкая боль в боку… и до чего все странно.
Сознание отключилось.
Фома и сам не понял, как это у него получилось, он же совсем не умеет сражаться, а тут… два трупа и один раненый, лежит, прижимая руки к животу, а сквозь пальцы просачиваются темные струйки… кровь? Фому затошнило. Это не он! Он никого не убивал, он…
— Ты. Или я, если тебе так легче, — спокойно заметил Голос. — Вопрос выживания, либо ты убиваешь, либо тебя.
Фома вытер руки о траву, голова странно кружилась, а запах крови вызывал… тошнота прошла, зато появилось желание попробовать. Всего каплю, горячую, медово-сладкую капельку.
— Прекрати. — Фома зажмурился, пытаясь вернуть душевное равновесие, а оно не возвращалось. — Пожалуйста, прекрати, они же люди… и помочь надо.
— Себе помоги, — огрызнулся Голос. — У тебя нож в легком, а долго блокировать болевые центры я не могу.
Черная рукоять, сантиметра два блестящего лезвия, а остальное внутри, в теле. А Фома совсем не ощущает ни лезвия, ни раны, но смотреть неприятно. По рубахе расплывается пятно, теперь кровь не черная, как у раненого, а ярко-красная, будто вызревающая земляника.
— Я умру?
— Вероятно, да. Извини.
— Вытащить надо, — трогать нож страшно, и Фома долго не решается прикоснуться к рукояти, а землянично-кровяное пятно растет на глазах. Обидно умирать, когда солнце, лето и одуванчики… и жить только-только начал, Ярви опять же огорчиться. Как она здесь одна? Рукоять скользкая от крови, ничего, ухватить поудобнее, сжать и одним движением…
— Стой! Подожди… в общем, есть один вариант. Выжить — выживешь, только…. нужно кое-что сделать.
— Делай.
Фома опустился на траву, боль проступала постепенно, наполняя легкие жидким огнем.
— Тебе не понравится, — предупредил Голос. — Некоторые изменения обмена веществ усилят регенерационные способности, однако чтобы их запустить, необходим катализатор.
— Не понимаю.
— Кровь нужна. Человеческая. Всего несколько глотков.
— Нет.
Фома только представил и… тошноты не было, была чужая забытая жажда, выдранная из глубин памяти. Он не поддастся. Лучше уж человеком умереть, чем так.
— Лучше вообще не умирать. Подумал, что будет с ней? А вдруг Удольф вернется? Думаешь, простит и исправиться? А книга? Ты ведь не дописал книгу, обидно, правда? Этот все равно умрет, не от раны, так от перитонита. И ты следом. А кому нужно твое благородство?
Голос был прав, во всем прав, вот только Фома не мог поступить так, как хотел голос. Кровь — это…
— Это физика, биологи и биоэнергетика. Тебе нужно всего-то два глотка, а потом все будет как раньше… только в следующий раз пистолет держи при себе, хорошо?
Фома кивнул. Огонь внутри пожирал силы. Нужно решиться… или не решиться. Раненый рядом, уже не хрипит, но еще дышит, грудь мерно вздымается, а на темной шее тонкой полосой выделяется жилка. Два глотка… немного… зато он, Фома, останется жив. Ярви огорчится, если он умрет. Ярви не позволят остаться, и Удольф может вернуться. Нельзя умирать, значит…
— Молодец. Возьми нож, теперь можешь вынуть. — Голос шелестел в голове, прогоняя иные мысли.
Рука дрожит. И пальцы соскальзывают с липкой рукояти, выдернуть нож удалось не сразу, зато потом… как же больно… клинок длинный, в полторы ладони, и широкий, с остро заточенным краем и глубокой канавкой. Вниз стекают, летят капли крови, оседают на траве диковинными ягодами.
— Теперь быстро надо. Давай, к горлу, вот так… и резко в сторону, чтобы по артерии попал… пей, быстро.
Кровь хлынула мощным потоком, и Фома, прижавшись губами к ране, сделал глоток. Чуть не стошнило, теплая, солоновато-сладкая…
— Пей, давай, пока он живой, — Голос подхлестнул болью.
Еще глоток, и еще один. Только хуже. Огонь из раны расползается, вот-вот дойдет до сердца и тогда смерть. Зря он затеял, нужно было смелости набраться, умереть человеком. Фома пил, уже не ощущая ни вкуса, ни запаха, продолжал глотать, давился и тихо мечтал о том, чтобы потерять сознание. Желание исполнилось.
Коннован.
На то, чтобы рана полностью затянулась, ушло три недели. Я не могу сейчас вспомнить, чем я занималась эти три недели, двадцать один день из памяти будто и не было.
А может, и не было. Время — странная вещь.
Внизу весна в разгаре, раньше я любила весну, роса на траве, цветущая черемуха и от расшитого запахами воздуха пьянеешь. Здесь же воздух пахнет пылью и порохом, на редких пучках травы не роса, а каменное крошево, оно же и в воздухе, забивается в легкие, оседает на одежде и волосах, режет глаза… желтые разводы на крыльях палатки — пыль. И внутри пахнет ею же. Ничего, в конце концов, пыль — это не так и страшно, переживу.
— Как самочувствие? — поинтересовался Карл и, не дожидаясь ответа, кивнул на кресло. — Садись. Надеюсь, чувствуешь ты себя лучше, чем выглядишь. Итак, завод…
Карл расстелил поверх бумаг довольно подробную карту региона.
— Самая большая проблема — это расположение. Смотри, с двух сторон горы, причем южный хребет подпирает ядерная пустыня, этакий своеобразный буфер, здесь, — палец Карла коснулся исчерченной бумаги, — земли Святого княжества, а здесь — Империи, формально граница проходит в пяти километрах от завода, что, как понимаешь, весьма раздражает имперцев. И не их одних. Предупреждая вопрос, когда начиналась строительство, граница проходила двумястами километрами восточнее.
Я кивала, хотя на самом деле мне было совершенно наплевать на завод, на границу, на территориальные конфликты да и вообще на все вокруг. Карта раздражала, лекция утомляла, мне хотелось вернуться в свою палатку, лечь, закрыть глаза и совершить очередную неудачную попытку вернуться в темноту.
— Отдать завод мы не можем, — продолжал тем временем Карл, — равно как и свернуть или перенести производство. Данная точка относится к разряду стратегически важных, поэтому… Коннован, ты меня вообще слушаешь?
— Слушаю.
Пытаюсь изобразить максимальную заинтересованность, а в голове только и мысли о том, что в темноте тихо и спокойно. Почему же они не позволили мне умереть? Вот просто взять и умереть, я бы… я бы была благодарна.
— Ясно, — Карл потер переносицу и, подперев руками подбородок, проникновенно так произнес. — Коннован, солнце ты мое незакатное, окажи любезность, послушай старика, потом помечтаешь.
