Джеффри Арчер - Месть Бела
Они проговорили весь день и приговорили целое море вина. Однако если пить вино неспешно, давая между кубками легкому хмелю покинуть голову, то сильно пьян не будешь. Виноградное вино – это же не гирканская горькая настойка на полыни, которой осушишь две чаши подряд и отправляешь себя в долгое плутание по густому пьяному туману. Покинув погреб с неизрасходованными запасами, Конан и Симур, нисколько по этому поводу не поспорив, направились в «Розовые льдинки».
На улицах Шадизара, по случаю всего лишь вечера и еще не окончившегося праздника гуляло довольно много народа. Отовсюду доносились песни, смех и женские визги. Какой-то уличный фокусник забавлял гуляющих, пуская огонь изо рта. Некий пузатый и богато разодетый купец безуспешно пытался взобраться на коня под хохот зевак. Забираться-то ему удавалось, но плохо получалось усидеть в седле.
Конан и Симур надумали двигаться к «Розовым льдинкам» кружным путем, через Бронзовый квартал: и чтобы проветриться, и чтобы договорить, потому что в «Розовых льдинках», скорее всего, их сумеют отвлечь от разговоров, даже от самых увлекательных.
– Нас дотолкали до сарая, сооруженного из знакомого мне по кхитайским странствиям дерева, – возобновил киммериец свое повествование. – Из бамбука. Помнишь, я такое обнаружил на берегу ручья?
– Да помню! Как такое забудешь. Вообще-то, бамбук – это трава, Конан. И, кстати, мебель из бамбука продается у нас в Шадизаре. На улице святого Лого, у торговца экзотическими товарами Ича Гри.
– Какая же трава, Симур. Скажешь тоже! – Конан снисходительно рассмеялся. – Бамбук большой, выше человеческого роста, и прочный, как коринфийский бук.
– Ладно… Какая, впрочем, разница, Конан из Киммерии, – почему-то устало проговорил Симур. – Вернемся к тюрьме из бамбука, до которой вас дотолкали. Это же была тюрьма, а не трактир со всеми удобствами, правильно я понимаю?
– Да, правильно…
* * *
Бамбуковая тюрьма напоминала зверинец с идущими одна за другой клетками, вот разве что прутья были не из железа. В одну из тесных клеток впихнули Конана, в соседнюю – Апрею. Зашуршала под ногами солома, от той же соломы потянуло гнилью.
Дикари же, избавив себя от пленников, подошли к еще одной клетке, тоже соседствующей с узилищем киммерийца, и что-то со смехом довольно долго говорили в ее полумрак. Из полумрака никто не отзывался, да, судя по всему, дикари не очень-то и ждали ответа. Сказали, рассмеялись по своему обыкновению и отправились восвояси, горячо обсуждая, не иначе, события последнего дня. А возле клеток возобновил прогулку преисполненный важности сторож. За пояс у него был заткнут меч, в руках он вертел в руке какие-то палки, соединенные между собой цепочкой.
Стена, разделяющая клетку Конана и Апреи, была сооружена, понятное дело, из бамбуковых палок, между которыми имелись зазоры. Не великие зазоры, руки не просунешь, но пальцы пройдут.
– Апрея, – позвал Конан, – подойди к стене, поднеси руки.
Раздался тяжелый девичий вздох, зашуршала солома, приминаемая маленькими ступнями.
– Зачем ты утащил меня в Нижний дом, – донесся тихий и растерянный голос лесной лучницы. – Ты только продлил мучения.
– Подвинься ближе и подними руки повыше. – Пальцы Конана дотянулись до узла на веревках, опутывающих тонкие девичьи запястья. Придется повозиться, но, похоже, времени у них в запасе предостаточно. Глаза киммерийца понемногу приноравливались к полумраку клетки, хотя вряд ли из этого можно было извлечь какую-то серьезную пользу… – Рано вешать нос и вкладывать мечи в ножны. Я уверен, Апрея, мы еще не добрались до нашего последнего дома. Считай, что нынче мы просто остановились на постой. Распутаемся и выпутаемся. Вот только жаль, что мы ничего не знаем об этих узкоглазых. Кто они такие, за кого нас принимают, как обычно поступают с пленниками. Побольше ясности нам бы не помешало.
Страж, прошествовав мимо, бросил взгляд на то, чем заняты узники. Разглядел или не разглядел – неизвестно, но он отвел взгляд как ни в чем не бывало. А может, не дано ему указаний следить, чтобы узники ни в коем случае не распутались. Не беда, если и распутаются – куда ж они денутся…
– Эй! – позвали из той клетки, что примыкала к узилищу киммерийца с другой стороны.
– Я помогу вам с ясностью. Вы знаете, что сказали мне воины шогуна Изидо?
– А ты сам-то кто? – бросил за спину Конан, не прерывая работы над веревочными узлами.
– Они сказали мне, что два строптивца – это слишком много, – таинственный невольник пропустил вопрос Конана мимо ушей. – Но если мы такие храбрецы, какими себя показываем… – они имели в виду меня и тебя, черноволосый… – так вот, если мы такие храбрецы, то нам милостью шогуна даруется одна жизнь на двоих. Ее мы должны разыграть завтра поутру в честном поединке. Оставшегося в живых они отпустят, чтобы тот передал шогуну Ямото, что шогун Изидо милостив, справедлив и всегда готов видеть у себя шогуна Ямото, когда тот захочет признать Изидо своим повелителем…
– Ты научился разговаривать на их языке, брат? – вдруг сказала Апрея. Сказала просто, буднично, словно нисколько не удивлена была встрече с родным братом, которого до сего дня почитала за мертвого. А впрочем, сможет ли теперь что-либо поразить лесную женщину – после того, как в одночасье рухнули ее прежние представления о жизни?
– Да, за семь лун я освоил их язык, сестра, – отозвался из своей клетки брат, равно не проявив ни удивления, ни буйной радости от встречи с сестренкой. – Зачем ты отправилась на поиски, почему не осталась дома? И кто это с тобой?
– Отец погиб от рук людей из Серого гнезда, Порк.
«Видимо, это их семейная особенность – ускользать из-под вопросов и гнуть что-то свое», – усмехнулся про себя Конан, наконец распутавший узлы на запястьях Апреи.
– Посмотри на плод любого дерева, сестра. Рано или поздно плод падает. Причины падения разные, итог же один. Смерть. Но жизнь и смерть меняются местами. Плод становится землей. Или, если он созрел, из его семечек вырастает новое дерево. Или его срывает чья-то рука и плод становится частью живого существа. Смерть, и свою, и чужую, надо принимать так же спокойно, как переход по мосту от берега к берегу.
– Кто тебя научил этим мыслям, брат?
* * *
– Очень интересное миропонимание, – изрек Симур, прижимаясь к стене дома. – А ты не спросил, в чем тогда он видит смысл бытия: в том, чтобы упасть зрелым фруктом, или как можно дольше продержаться на ветке, дождаться, пока она сама не пересохнет?
