Максим Далин - Моя Святая Земля
— А чем занят государь? — спросил Марбелл у посыльного.
— Почивает, — ожидаемо ответил тот.
Некромант не сомневался, что демон будет "почивать" до полудня — утомлённый приступом одержимости нынешней ночью, да ещё и хлебнувший сонной микстуры. Но он хотел знать точно и быть при особе демона, как только он проснётся.
Для визита к канцлеру выкраивалось предостаточно времени: мутный зимний рассвет ещё и не занимался — часы на ратуше только что пробили восемь.
Марбелл был настолько уверен в себе, что потратил четверть часа на придание внешности светского лоска: заплёл в косу бесцветные волосы и напудрил лицо, сделав довольно-таки тщетную попытку скрыть адское клеймо. Украшать себя — бессмысленное занятие для некроманта, но Марбелл желал, чтобы Дамьен проникся его полной и абсолютной неуязвимостью и силой.
И этой цели он достиг. Дамьен, сам лощёный до предела, в тяжёлом бархате с золотым шитьём, в плаще, подбитом собольим мехом, с кудрями в алмазной пыли, поздоровался первым, обратившись к Марбеллу "мессир".
Марбелл отвесил церемониальный поклон.
— Как себя чувствует мой несчастный сюзерен, мессир лейб-медик? — спросил Дамьен, указывая некроманту на резное кресло.
Марбелл скрыл улыбку. Дамьен был последним уцелевшим соратником бедолаги-регента — и уцелел исключительно потому, что в нужный момент предпочёл сына отцу. Но трогательно пытался продемонстрировать преданность своему сюзерену, каждый раз справляясь о его здоровье — безусловно, не сомневаясь в причинах болезни Бриана ни секунды.
— Увы, очень плохо, — с должной скорбью ответил Марбелл, помогая канцлеру играть в сострадание. — Ему едва полегчало позавчера, но вчера снова стало хуже — и ближе к ночи его высочество впал в беспамятство. Болезнь так тяжела, что никакое лекарское искусство не может принести его высочеству настоящего облегчения. Мне страшно это произнести, но упокоение на лоне Господнем избавило бы его от страданий.
— Господь милосерд, — покивал Дамьен с тяжёлым вздохом. — Это прискорбно, но нам необходимо печься о делах живых.
А Бриана уже считает мёртвым, брезгливо подумал Марбелл, и молча поклонился в знак согласия.
— Я ведь могу быть с вами совершенно откровенным, мессир? — сказал Дамьен и поразил Марбелла до глубины души. Слишком уж ново.
— Разумеется, — раскланялся Марбелл, думая, что кланяется уж слишком часто.
Тут же лицо Дамьена словно льдом подёрнулось, а в голосе появились ледяные нотки:
— Мой человек слышал, как барон Кайл болтал о юродивом, что-то такое оравшем на рынке.
— Да, было дело, — согласился Марбелл. — Безумец, что возьмёшь.
Дамьен невольно улыбнулся.
— Может, и не безумец, но законченный дуралей, — сказал он. — Если вы о камергере. Болтун, волокита, пьяница. Пустышка. Впрочем, камергеру государственный ум и не нужен, верно? Его должность — следить, чтобы на наборных полах дворца не было пятен.
Марбелл оценил и улыбнулся в ответ.
— Так вот, — продолжал Дамьен, — Кайл может болтать любой вздор — грош ему цена. Но вы, — и поднял на некроманта холодные глаза, — вы должны обдумывать каждое слово. Вы, мессир, облечены особым доверием его величества.
— Хм… — Марбелл поднял брови. — Я сказал что-то не то?
Дамьен подошёл к двери, приоткрыл её и что-то шепнул невидимому слуге, который, очевидно, шпионил, записывал или охранял беседующих. Потом затворил дверь снова и отошёл к окну, сделав Марбеллу жест следовать за ним.
Некромант повиновался. Он был изрядно заинтригован.
— Благой король и впрямь находится на Святой Земле, — сказал Дамьен еле слышно. Вчера вечером он посетил монастырь Святого Луцилия. Мой человек загнал коня, но сообщил мне об этом сегодня затемно.
Марбелл присвистнул.
— Однако… Но вы уверены, что он — истинный король, не самозванец?
— Уверен отец Хуг, — сказал Дамьен. — Ему было видение. Да и вообще, благой — крайне необычный юноша, не перепутаешь. Особенно если принять во внимание возраст моего посланца. Он знал в лицо покойного государя Эральда.
Марбелл усмехнулся.
— И что же, — спросил он, — несчастный парень ещё жив? Я имею в виду этого… благого.
— Вот мы и подошли к главному, — сказал Дамьен. — Мессир некромант, я убедительно вас… прошу. Прошу, слышите, потому что мы все сейчас служим одному делу, и вы крайне необходимы двору Святой Земли. Так вот, я прошу: примените всё своё искусство, чары, магию, сны, зелья — всё, что потребуется — чтобы ни один волос не упал с головы этого юноши. Ни один. Это понятно?
Марбелл был потрясён.
— Я не ослышался? — пробормотал он. — Вы говорите о благом короле, мессир канцлер? Его жизнь называете драгоценной? Просите меня сохранить именно её? Это шутка?
На лице Дамьена наконец мелькнула тень ожидаемого презрения.
— Простите, мэтр лейб-медик, — сказал он сплошным льдом, — вы — человек, далёкий от некоторых тайн света, к тому же чужестранец. Вы даже не представляете, что такое Истинный Государь, благой король Святой Земли. Именно он всегда был главным сокровищем короны, страны и народа.
— Но мой государь — Алвин! — воскликнул Марбелл, не удержавшись.
— Надеюсь, я не дал повода обвинить меня в государственной измене? — бросил Дамьен, как плеснул воды в лицо. — О нашем государе Алвине, его благополучии, богатстве и долгих летах я и пекусь. О богатстве короны, вы понимаете? Я изыскиваю способы пополнения казны, мне не выгодны засухи, падежи и прочие неурожаи. И его величеству не выгодны. Не так ли?
— Бесспорно, — кивнул Марбелл, так и не понимая, куда канцлер клонит.
— Жизнь благого короля — залог благосостояния, — сказал Дамьен. — Это не пустые слова. Поэтому юноша ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не должен погибнуть. Он — слишком ценный актив. Найдись он раньше — не пришлось бы брать в королевский дом рыжую худышку из Златолесья ради оловянных рудников.
— Объясните, наконец, мессир Дамьен! — воскликнул Марбелл, не выдержав. — Зачем вам живой истинный король при другом короле на троне?!
Дамьен вдруг искренне улыбнулся. Открыто.
— Бог мой Творец, — сказал он весело, — как милы ваша преданность и ваша наивность, Марбелл! Да упаси нас всех небеса от благого короля на троне! Он же будет страшно всем мешать, как мешал его отец, он ведь будет лезть в дела, где всё это благорастворение и благородство — зло и беда. Будет мозолить всем глаза, как фреска с душами, терзаемыми в аду — это же не человек, это ходячая совесть, как вы не понимаете? Усомнюсь, что вы надолго останетесь при дворе, если вдруг, Боже сохрани, благой и впрямь… Но, надеюсь, до этого не дойдёт. Мои люди отыщут этого юношу, и я придумаю, где он будет жить. В сытости, конечно, тепле, всеобщей любви — и во всём прочем, что ему понадобится. Так хорошая хозяйка устраивает дойную корову. Теперь вам ясно, некромант?
