Роберт Асприн - Истории таверны «Распутный единорог»
— Не кричите. Это… нож. Я хорошо им владею, но предпочитаю не убивать. Если меня к этому не вынуждают, ясно? Все, что мне нужно, так это милая маленькая змейка, которая у вас на руке.
— Ой! — Глаза ее расширились, она втянула в себя живот, отстраняясь от острого, угрюмого серебряного лезвия в форме листка и нескольких дюймов длины. — Это… это подарок…
— И я приму его как подарок. Хорошо, очень хорошо, что вы не стали визжать. Я ужас как не люблю втыкать нож в живот хорошеньких женщин. Это неприятно и может принести этой части города дурную славу. Не люблю также закалывать их ножом в спину. Вы мне верите?
— Да, — голос ее прозвучал как писк.
— Хорошо, — он отпустил ее запястье и протянул вперед руку ладонью вверх. — Тогда давайте браслет. Я не настолько груб, чтобы срывать такую хорошенькую побрякушку с нежного запястья хорошенькой женщины.
Глядя на него, как завороженная, она сделала шаг назад. Он подбросил нож, поймав его за кончик лезвия. Его левая рука все еще оставалась протянутой вперед в ожидании подарка. Правая как бы взвешивала нож, готовая бросить его, и женщина быстро расстегнула браслет. Она ведет себя лучше, чем он мог себе представить, подумал он простодушно и с благодарностью: глаза змейки оказались дивными топазами! Ну хорошо, он, так и быть, оставит ей ее дорогой пояс.
Она не бросила браслет в его ладонь, а осторожно положила. Прекрасное, твердое, холодное золото, удивительно тяжелое. Только чуть-чуть согретое запястьем красновато-коричневого цвета. Прекрасно, прекрасно. Ее взгляд метнулся, глаза блеснули в страхе, когда он подбросил нож и поймал его за обтянутую кожей тыльную часть лезвия. Метательный нож был лишен рукоятки, чтобы уравновесить тупой конец и тяжелое лезвие.
— Видите? — сказал он, оскаливая зубы. — Я не хочу вашей крови, понимаете? Только эту безделушку.
Браслет холодил его ладонь, и когда он зашевелился, вор инстинктивно дернул руку. Но как ни был он скор, он был лишь человеком — браслет неожиданно превратился в живую змею, которая вонзила свои ядовитые зубы в толстый палец его руки. Это было больно. Ох, как это было больно.
Вместе с криком боли улыбка сошла с лица вора. Но он успел заметить, что женщина улыбнулась, и с внутренним ужасом поднял нож, чтобы пронзить им мерзкую тварь, которая поймала его в ловушку.
Вернее сделал попытку поднять нож, пытаясь стряхнуть с огнем горящей руки приникшую змею. Но у него ничего не вышло. Почти мгновенно от укуса этой волшебной змеи одеревенели все кости и суставы его тела, и оцепеневший вор по имени Гэт упал замертво.
Его жертва, все еще улыбаясь, присела на корточки, чтобы вернуть себе свою собственность. Она дрожала от возбуждения, когда накинула холодный жесткий золотой браслет на запястье. Глаза браслета-змейки, холодные, твердые камни, мерцали. Дрожь пробежала по телу женщины. Ее глаза заблестели и заискрились.
— О-о-ох, — пробормотала она, вздрагивая всем телом, зардевшись от возбуждения и восторга. — Эта милая безделушка из того симпатичного магазина стоит всех тех серебряных монет, которые я за нее заплатила. Я по-настоящему рада, что он умер. Те из нас, кто купил себе такое божественное оружие, теперь в безопасности. — Она дрожала, внутри ее клокотало возбуждение, сердце неистово колотилось от того, что она лицом к лицу столкнулась с опасностью и совершила убийство. Она поглаживала браслет как любовника.
Женщина направилась домой с гордо поднятой головой, волнение не проходило, и ей вовсе не понравилось, когда муж накинулся на нее, браня за столь позднее возвращение, и схватил за левое запястье. Глаза его широко раскрылись, он напрягся всем телом и упал замертво. Ее это ужаснуло. Она намеревалась убивать только незнакомцев, потому что испытывала восторг от этого, только тех, кто того заслуживал.
Наверняка, где-то улыбнулся бог Вашанка.
— В этом проклятом городе все спуталось, он гудит, как разворошенный улей, думаю, тебе пришлось уже с этим столкнуться, — сказал смуглый молодой человек. (А был ли он молодым человеком? Умудренный опытом улицы, жестокий, с нависшими над глазами веками, он носил с собой кожи, как придворный носит драгоценные камни. Волосы у него были чернее смоли, а глаза расположены почти над носом, так что обликом он напоминал хищную птицу).
— Действительно, проклятый город, — проговорил человек с более светлым цветом кожи, неуклюже-высокий, старше первого, но не старый, он почти улыбался. — Ты даже не представляешь, насколько близок к истине, Шедоуспан.
В тускло-серой тьме их никто не слышал, и никто не подслушивал других. Хитрость этого места в том и состояла, чтобы тебя не подслушивали. А была она в том, чтобы говорить тише любого другого. Скверная таверна с плохой репутацией в дурном районе никчемного города под названием «Распутный Единорог» была на редкость тихим местом.
— Зови меня просто Ганс и оставь свой отеческий тон, — сказал смуглый молодой человек. — Мне не нужен отец. У меня он был, и с меня довольно. Потом был Каджет-Клятвенник. Каджет рассказал мне все, что я… все, что знал.
Второй человек слушал, выражение «отеческий тон» обычно означало «покровительственный» и будоражило этого жестокого молодого по характеру юношу по имени Шедоуспан. Он аж весь напрягся. Другой не улыбался. Как сказать ему, сколько таких Гансов он уже знавал в течение долгих лет?
— Послушай. Помнишь, однажды ночью я убил двоих, — Ганс не понизил голос, делая это признание, он и так говорил тихо. Словно и тон его был сумеречным.
— Не людей, Ганс. Голубых дьяволов. Бандитов Джабала. Они не люди.
— Они были людьми, Темпус. Все они были людьми. Равно как я и даже Кадакитис, Принц-губернатор.
— Китти.
— Я так его не зову, — сурово сказал Ганс. Затем добавил: — Вот в тебе-то я не уверен, Темпус. Ты человек?
— Я человек, — сказал Темпус со вздохом, который, казалось, донесся из глубины десятилетий. — Сегодня вечером я просил, чтобы ты называл меня Тейлз. Продолжай, Ганс. Ты убил двоих, помогая мне. Кстати, ты действительно мне помогал? Или в тот вечер ты вертелся вокруг моей лошади в надежде добыть кое-что для себя?
— Я редко пользуюсь наркотиками и употребляю мало алкоголя.
— Я не о том спрашиваю, — сказал Темпус, не утруждая себя опровержением.
Темные глаза глянули прямо в глаза Темпуса, что произвело на него сильное впечатление.
— Да. Именно поэтому я был там, Т-Тейлз. А почему не Тейлиз?
— Раз все сейчас заполнено богами, почему бы не Тейлз? Спасибо, Ганс. Я ценю твою честность. Мы можем…
— Честность? — Мимо их маленького круглого столика проходил человек, когда-то хорошо сложенный, теперь же его живот нависал над широким поясом и выпирал далеко вперед. — Мне что-то послышалось о честности Ганса? Ганса? — Его смех был одновременно натянутым и искренним.
