Дмитрий Скирюк - Осенний Лис
— Жуга, — тихо позвал он.
— Что?
— Что же дальше-то будет?
— С Тобой или с Ним?
— С нами… с обоими…
Жуга не ответил. Присел возле проруби. Сгреб ладонью снег.
— Смотри, — он слепил снежок и бросил его в прорубь. С легким плеском тот исчез и показался снова еле видимым белым пятнышком под темной водой. — Вода — это, как бы, твоя душа. А снежок — его. Не плавает, не тонет… — Он умолк, а когда продолжил, голос его звучал как-то странно.
— Вода растопит снег, — говорил Жуга, не глядя на кузнеца. — Пройдет девять дней, и его душа отправится в путь. Если смешаются они, то и твоя уйдет следом… Три дня уже прошло.
Збых почувствовал, как замирает сердце. Сглотнул гулко.
— И… ничего нельзя сделать?
Жуга помолчал.
— Девять дней — огромный срок, если знать, что делать, — наконец, сказал он, рассеянно глядя в прорубь. Вода в ней быстро замерзала, и вскоре снежок окончательно вмерз. — Лед видишь?
— Ну, вижу, — согласился Збых. — И что?
— Оберег для тебя — что лед для этого снежка. Не даст растаять… — Он повернулся к Збыху. — Почему ты не сказал мне, что до Вайды было еще трое?
— Те, которые померзли? я как-то о них не подумал… А что, это важно?
— Важнее некуда, — Жуга встал и отряхнулся. — И вот что еще: кто такая бабка Ниса? В который раз о ней слышу, а ты, вроде, ничего мне про нее не рассказывал.
— Бабка Ниса? Так она ведь не в деревне живет.
— А где?
— На выселках…
— Вот как? — Жуга поднял бровь. — Ну что ж, раз так — заглянем завтра на выселки. Пошли домой. Сестра твоя извелась там вся.
Збых вздохнул и покосился на приятеля.
— Я зря ей все рассказал? — спросил он.
Жуга покачал головой.
— Пожалуй, это лучшее из всего, что ты мог бы сделать.
* * *Изба, в которой обитала пресловутая бабка Ниса, оказалась недалеко от деревни — каких-нибудь полчаса ходьбы. То была низкая деревянная хибара, донельзя ветхая и до сих пор не упавшая лишь потому, что вросла в землю по самые окна. Воздух над щербатой кирпичной трубой был чист и неподвижен, но Збых заверил друга, что бабка почти всегда дома.
— Она странная, и говорит не всегда понятно, — рассказывал кузнец по пути, — но если сможет, то всегда помогает. Если хворь какая приключится или, там, другая беда — все к ней идут. Помнится, летом корова у тетки Вежбы пропала. Три дня искали — не нашли, потом додумались бабку Нису помочь попросить. Та вышла к лесу, поклонилась на все четыре стороны, пошептала что-то. Жива, говорит, скотина ваша, в лесу заплутала. Вернется к завтрему. И что ты думаешь? Ведь вернулась.
— Она что, так и жила в этой избе?
— Тут раньше Михалек-рыболов жил, да лет шесть тому назад он женился и дом новый себе отстроил, а этот старухе отдал. А она до того в землянке ютилась.
— А лет ей сколько?
Збых пожал плечами.
— Бог знает… Сколько себя помню — всегда он тут жила.
— Сам-то ты бывал у нее?
— Случалось…
Заботливо расчищенная от снега, к дверям вела дорожка. Тут же рядом стояла лопата. Стучать Збых не стал («Не любит она этого, да и на ухо туга…» — пояснил он), пихнул ногой забухшую дверь, шагнул уверенно в полумрак сеней, но тут же налетел на какую-то бочку, полную воды, и чуть не упал. Лежавший на ней ковшик со звоном грохнулся на пол, и почти сразу же в избе зашаркали шаги. Жуга покачал головой и улыбнулся: бабка оказалась не так уж и глуха.
— Никак не привыкну… — проворчал Збых, вставая и отряхиваясь. Поднял ковш, повертел его в руках и положил на место. — Вечно она переставляет ее с места на место, бочку эту дурацкую… И откуда только силы у нее берутся этакую тяжесть ворочать! Не иначе и впрямь — колдовство какое-то.
Жуга усмехнулся:
— Пустую бочку передвинуть — дело нехитрое.
— Пустую? А! ну, да…
Друзья прошли в горницу и лицом к лицу столкнулись с деревенской травницей.
Збых снял шапку, стряхнул снег. Поклонился.
— Здравствуй, бабка Ниса.
Поклонился и Жуга.
— День добрый.
Та ответила не сразу. Посмотрела на Жугу. Помолчала.
— Ну здравствуйте, коль пришли, — наконец сказала она.
Голос ее был низким и звучным. Жуга присмотрелся. Бабка Ниса была стара. Очень стара, и все же…
Что-то странное, и уж вовсе не старческое невидимкой проступало сквозь маску времени. Годы не согнули спину, артрит не посмел тронуть ее тонкие, все еще сильные пальцы, и где-то в глубине ее живых, ярко-зеленых глаз до сих пор мерцал затаенный блеск ранней юности… Жуга сморгнул: на миг перед глазами возникло и вновь исчезло в никуда юное девичье лицо в сиянии золотистых вьющихся волос, тонкое и неуловимое. Когда-то, много лет тому назад это была очень красивая женщина, и даже время оказалось не в силах стереть прекрасные некогда черты.
Збых откашлялся, прочищая горло.
— По делу мы, бабка Ниса, — сказал он. — Выслушай, помоги советом, подскажи, как быть.
Бабка пожевала губами, прищурилась. Вздохнула.
— Три тени от двух дураков… — пробормотала она словно бы про себя. — Век живу, а такого не упомню… Как звать тебя, горец?
Жуга вздрогнул, нахмурился. Прошелся пятерней по растрепанным волосам. Шрам на его виске побелел.
— Жуга.
Бабка-травница помолчала, думая о чем-то своем. Покачала головой.
— Не надо мне ничего рассказывать, — наконец сказала она. — Знаю и так, и про лес, и про церковь. — Она взглянула на Збыха — тот стоял тише воды, ниже травы. — Не могу я вам помочь. Ничем. Уходите.
Збых кивнул и попятился было к двери, но Жуга остался стоять где стоял, нахмурив лоб, словно что-то вспоминая. Молчание затягивалось, и Збых уже хотел поторопить приятеля, но тут Жуга шагнул вперед. Пальцы его рук сложились в непонятную плетенку, он дважды обернулся вокруг себя, и вдруг подпрыгнул, коснувшись рукою потолка, после чего замер недвижим. Посмотрел вопросительно бабке в глаза.
Впалые губы травницы тронула улыбка.
— Правильно… — со вздохом кивнула она. — Ну что ж, раз так… Слушай, горец, все, что я могу тебе сказать, слушай и запоминай:
В полночном лесу разыщи белый волос —
Когда отзовется потерянный голос,
Пятерка найдет одного.
В одном человеке двоим будет тесно:
Сорви человека с девятого места —
И друга спасешь своего.
Бабка-травница умолкла.
Жуга некоторое время обдумывал сказанное, потом поднял взгляд.
— Какого друга, бабка Ниса? — хрипло спросил он.
Та молча покачала головой и отвернулась.
— Уходи, горец, — с какой-то затаенной болью вдруг сказала она. — Остальное только помеха тебе, и здесь я ничего поделать не могу… Уходи.
