В. Бирюк - Догонялки
Тут мастер поворачивается ко мне спиной (а вот этого — никому не посоветую), делает, от лёгонького толчка в спину (так оступился ж я, с кем не бывает) шаг и, споткнувшись об корягу (натащили, понимаешь, мусора всякого) летит носом в болото. Не вообще во всё болото — оно большое, в длину — вёрст 10–12 будет, а в конкретную лужу. Где и загруз.
Жилята — в крик. Народ мой — бегом на помощь. Но я им сразу… перекур объявил.
— Эта… Боярич… А чего это? Кур-то… ну… нетути… Вот…
— Это просто: исчезни с глаз моих. До — пока не позову.
Сел я на бережку, подпёр ладошкой личико своё белое и стал слушать: что ж мне этот добрый молодец говорить-то будет? До-о-олго слушал. Терпеливо. Так только, изредка, побрызгаю на него водичкой болотной, ну, когда уж он очень сильно распалится, и дальше жду-ожидаю. Пока он по грудь не утоп. Тут его малость сдавило, и стал он высказываться поспокойнее, ко мне, здешних мест владетелю, поуважительнее. Я его очень неторопливо и доброжелательно расспросил: кто тут, по его высокопрофессионально-кирпичному мнению, хозяин. И под чью дудку, с его точки зрения человека опытного и много повидавшего, кому плясать. Путём нескольких последующих итераций, используя метод половинного деления, добрались мы и до консенсуса. Правда, к этому моменту Жилята уже по плечи в болото ушёл. Но ведь не по ноздри же!
Сухан ему еловину свою подал, стали вытягивать мужика. А тот сапоги там, в болоте, оставил и начал об этом переживать. Сильно сокрушался-печалился. Пришлось Сухану еловину отпустить. Потом — снова, потом — опять. Сапоги, сами понимаете, от этого не вынырнули. А вот печаль об них — прошла. Кто помнит разъяснительную беседу, которую проводил Добрыня Никитич со Змеем Горынычем в одноимённом мультфильме — тот понимает. О чём я.
Вытащили болезного. Стоит мокрый, холодный, весь трусится, траву болотную с ушей снимает. Потом я его вежливенько спрашиваю:
— Ну что, мастер-ломастер, сам работать пойдёшь, или тебе сперва ошейник одеть, да плетями ободрать?
— Как?! Что?! Я — вольный человек! У нас ряд есть!
— Не ори. В ряде, тобой подписанном, сказано: «до отпадения надобности». Надобность моя — печи в избах. Пока вот эту, обжиговую, не сделаем — и домовых печек не будет. Так что, сидеть тебе в этом болоте до… до морковкиного заговения. По ряду с меня — корм и кров. Ребятишки мои сейчас шалашик поставят, вот и кров тебе будет. В нём и перезимуешь. А ведро лягушек тебе на пропитание, они в один момент наберут. Ну так как, дядя, будем дело делать или глазки строить?
Жилята долго отплёвывался, сморкался, губы надувал. Начал даже снова возражать и голос повышать. Видать, сильно привык к уважению окружающих. Понятно, на двести вёрст — единственный кирпичник. Пришлось Сухану свою оглоблю снова наизготовку разворачивать. Эх, дядя, у нас тут не детская песочница, а средневековый техпроцесс. Или — делай, или — сдохни. Но когда в мокром да на ветерке стоишь, да озноб колотит… понты кидать — не весело. Я-то — в сухом. Могу и подождать-потерпеть. Как у него зубы такой степ стали выбивать, что и ни слова не сказать — отвёл к костру. Народ мой подошёл, Жилята отогрелся, опять начал… «по местам боевой и трудовой».
— Да я… да мы…
Снова пришлось дрючком. В грудь упёр:
— Что ты всё о себе, любимом? Давай о деле.
Он снова рот открыл. И — закрыл. И это очень хорошо. А то я уже всерьёз заводиться начал. Дальше пошло уже… конструктивно. Но как же был прав Урфин Джюс, уделяя особое внимание воспитанию капралов в своём дуболомном воинстве! Вот же проблема: и мужик, вроде, нормальный, и мастер, похоже, неплохой. А веры ему у меня нет. Нужен постоянный присмотр да проверяние. Или сбежит, или напортит, или шкоду какую сотворит. Потому что — он мною обижен. Я же часть решений — до него принял. И, тем самым, поставил под сомнение его профессиональную исключительность и эксклюзивность. Теперь он будет старательно, но — не прямо, а — косвенно, доказывать, что и «глина — не та, и песок — не тот». Каждой ошибкой, задержкой, производственным браком — будет колоть мне глаза и самоустраняться. Типа:
— Господин-то у вас, конечно… но в кирпичах — ни уха, ни рыла… вот кабы меня послушал с самого начала… а теперь-то что? Теперь-то только разломать да выбросить…
О-хо-хо… Мне ли не знать, как строится «верноподданнический» саботаж в иерархических системах! Когда старший и младший клерки, сидящие в соседних комнатах, гоняют друг другу «простыни» мейлов, напряжённо обдумывая каждое слово, каждую запятую, чтобы и — уколоть побольнее, и — не подставиться, потому как, копия каждого сообщения автоматом идёт в головную контору в Москву.
Сходный, «верноподданнический», саботаж звучит и в персидском походе Стеньки Разина. Типа: «Ай-яй-яй! Ахти мне, старому! Да что ж, ты, царь-государь батюшка, раньше-то не сказал… Я-то — со всей душой… каждое слово-повеление… но в грамотке царской про то ни слова не было…». Для главного астраханского воеводы князя Прозоровского такие игры закончились смертью. А здесь как будет?
Другого мастера у меня нет, и этому доверять нельзя. У него нет мотивов работать на меня честно. Дружбы у меня с местными быть не может: разные мы, не понимаем друг друга. А дружбы без взаимопонимания не бывает. Любовь тоже отпадает. Во всех смыслах этого слова. Жилята меня невзлюбил. Да и я его… Преданность? Вон, Ивашко мне предан. Но этот-то… думает о себе, что он хитрый. И будет хитрить. Глупо, мелко. Но — гадостно. Устроить ему «великий перелом»? Выбить из него прежнюю «правду» и вбить новую, мою? Не тот типаж, условия не подходящие, времени нет. Да и уж больно сильно я для него — неподходящий персонаж на роль «абсолютной истины». «Герой, но не его романа». Интереса особого к моим делам у него нет, прибыльность от сотрудничества… да ему его собственный гонор дороже!
Плохо. Нет хендлов. Чисто внешний, неглубокий страх. А у мелкого человека глубокий страх воспитывать… Может и не пережить… Остаётся одно: спешно воспитывать замену. Тогда, утратив иллюзию исключительности и уникальности, мужик будет вести себя прилично. А до тех пор — чисто по Ленину: «Социализм — это учёт и контроль». И феодализм — тоже. В моём, в Ванькином, исполнении.
Честно говоря — мне просто повезло: сентябрь был сухим и тёплым. В «Святой Руси» все каменщицкие работы, включая изготовление кирпича, идут с 20 мая до 1 сентября. Но… в Центральной России даже начало жатвы пляшет по погоде в месячном диапазоне. Кирпич-сырец должен сохнуть две недели. Как минимум. Вот у меня для этого минимума — тепла и хватило. Моей заслуги какой, какого-то геройства или изворотливости с прозорливостью — здесь нет. Чисто — божьим соизволением. Пошёл бы дождь, и всё моё «пердуновское зодчество» — накрылось бы «медным тазом» до весны. А не было бы у меня тёплого жилья в эту зиму… многое бы иначе сложилось.
