Марина Дяченко - Преемник
Я перевела дыхание. Третий путь был самым сомнительным, он почти наверняка вёл в никуда, он связан был с болью и унижением — и назывался «борьба за Луара».
Много раз я спорила сама с собой, доказывая себе же, что мой возлюбленный и в мыслях не имел меня оскорбить — он не прогонял меня и не отталкивал, он не сказал мне ни единого грубого слова… Доказательства отвергались с порога и опять-таки мной: он не гнал меня — он попросту меня не заметил. Лучше бы он сподобился на оплеуху — это, по крайней мере, стоило бы ему хоть каких-то усилий… Всякий раз подобный спор заканчивался проклятием и забвением самого Луарового имени — однако проходили несколько часов, и беседа с собой начиналась по новой.
Я вспоминала по минутам наши с ним дни и ночи — а их, оказывается, было не так уж много. Я перебирала слова, сказанные нами друг другу, как скряга перебирает драгоценные камни в своём сундучке. Я восстановила в своей памяти сцену, которой никогда не была свидетелем — как мать бьёт Луара и с проклятием выгоняет из дому. Всякий раз эта сцена виделась мне по-новому, но всякий раз я испытывала одинаковые угрызения совести.
Наконец, я стала думать о Тории Солль. О страшной и непостижимой женщине, обожавшей своего мужа и сына и в одночасье лишившейся того и другого. И это после тех страшных испытаний в молодости — казалось бы, судьба могла бы и пощадить… Не бить дважды по одному и тому же месту…
Я вспоминала, как зашаталась Тория, услышав от меня, что я, мол, от сына не отрекалась. Интересно, что бы сказала я через двадцать лет, если б узнала, что наш с Луаром мальчик — на самом деле отродье, скажем, Хаара?
Меня передёрнуло. Нет, этого спесивого богатенького шута никак нельзя сравнить с Фагиррой… И потом, меня ведь не пытали. Меня не приводили в подземелье, где греются в жаровне красные раскалённые крючья, меня не приковывали цепями к скамье, с меня не срывали одежду…
Богатое воображение подвело меня — я зажмурилась, обхватила голову руками, стараясь не думать о страшном. Нет, Тория Солль — это Тория Солль… Поберегусь осуждать её. Остерегусь, Небо свидетель…
Эгерт. Вот кто потерял сына, и совершенно безнадёжно. И как будто не было всех девятнадцати лет, когда он любил Луара, растил Луара, рисковал ради него жизнью… Там, на стене, во время Осады… Что ж, все эти годы оказались ложью?
А чем, скажите, виновата его жена? Что не умерла под пытками, что не выкинула плод? Что дожила до того дня, когда случайная полоумная девчонка открыла ему, Эгерту, глаза на Луарово происхождение?
Все виноваты. А больше всех виновен Луар — что родился, скотина, не удушился пуповиной, не околел в младенчестве, не умер от кори, не расшибся и не утонул… Оплакали бы, похоронили вместе с тайной — и жили бы себе дальше, в мире и любви, со светлыми воспоминаниями…
Я скрипнула зубами. Похоже, придётся простить дурака. Он же сумасшедший, он за себя не отвечает, я сама рехнулась бы…
А может, уже и рехнулась. В здравом уме я от Флобастера не ушла бы даже за королевский трон…
Впрочем, все слёзы уже выплаканы; если я не собираюсь замуж за лакея и не спешу становиться краснощёкой хуторянкой, если я всерьёз решила побороться с судьбой за этого парня… Или с парнем — против судьбы… Или даже одна против всех… Поглядим. Во всяком случае, рассиживаться нечего.
Повинуясь собственному приказу, я рывком поднялась с подгнившей бочки, брошенной кем-то посреди проходного двора. Одёрнула юбку; решительно двинулась вперёд — и только через два квартала сообразила, куда иду.
А шла я в славный город Каваррен, о котором даже не знала, где он. Спешила на встречу с господином Эгертом Соллем.
* * *Хозяйка, сдавшая комнату молодому вольнослушателю из университета, не могла надивиться на прилежание юноши: тот ежедневно посещал лекции и однажды провёл в библиотеке целую ночь; сразу после этого характер его занятий резко изменился — теперь он заперся у себя и дни напролёт просиживал над книгами, прерываясь только затем, чтобы съесть приготовленный хозяйкой обед.
Луар действительно потратил много долгих часов на освоение украденного в Башне богатства; «Завещание Первого Прорицателя» потрясло его своей непонятностью, зашифрованностью и в то же время грандиозным размахом — уцелевшие в огне тексты заставляли думать о великане, складывающем ребус из пространств и времён, а заодно уж из человеческих династий и поколений. Луар читал, и волосы шевелились у него на голове — такой древней жутью веяло с обгоревших страниц: «И вода загустеет, как чёрная кровь… С неба содрали кожу… Достойны зависти поленья в очаге… будет ей слугой и наместником».
Целые разделы писались, по-видимому, рунами — Луар не понимал ни буквы. Встречались рисунки — большей частью изуродованные огнём, так что тварей, изображённых на них, невозможно было опознать. Это была настоящая колдовская книга — Луар старался читать её только днём, при солнечном свете, и никогда — при свече.
Список служителей Священного Привидения Лаш оказался куда прозаичнее и принёс гораздо больше пользы.
Фар Фагирра значился первым среди так называемых посвящённых; краткое досье поведало Луару, что отец его в прошлом был учителем фехтования и имел в предместье целый выводок родственников: мать, брата, двух сестёр и двух племянников. Луар содрогнулся при мысли, что, может быть, его тётки и двоюродные братья уцелели и предстоит встреча…
Третьим лицом Ордена, после Магистра и Фагирры, был некий Каара, «хранитель святыни». Против его имени стояла одна только пометка «верен до безумия». Любопытно, подумал Луар, кому именно верен — самому Магистру? Ордену? Этой самой «святыне»? Что за человек, всё досье на которого состоит из слова «верен»? А был ли, кстати, так же «верен» Фагирра, или Магистр опасался его, как возможного узурпатора? Что за отношения связывали престарелого главу Ордена — и властолюбца Фагирру?
Дочитав список до конца, Луар не поленился взять чистый лист бумаги и аккуратно выписать в столбик имена и возможные ориентиры: как и где искать. Двадцать лет — это не двести лет. Кто-то да уцелел.
Покончив со списком, он всерьёз принялся за секретные донесения — и сразу же вспотел, сгорбился, сдавил в кулаке медальон.
Имя декана Луаяна. Многократно повторяемое имя вольнослушателя Солля; в те далёкие годы по меньшей мере двое студентов служили шпионами Ордена Лаш. Орден интересовался деканом — точнее, некой «золотой вещью», хранящейся у него в кабинете. Орден хотел во что бы то ни стало завладеть «вещью», и для этого найден был вольнослушатель Солль, юноша, приближённый к семье декана — и в то же время находящийся в плену непреодолимого страха… То было время, когда действовало заклятье.
