Антон Грановский - Кольцо викинга
— Кто?
— Кровосмесители, — пояснил психиатр Кремер. — Кстати, как вы относитесь к Гитлеру?
Ларин пожал плечами:
— Спокойно. Я отношусь к нему спокойно. Впрочем, как и к другим великим людям, которые, испытав славу и блеск, потеряли милость богов и рухнули с неба в грязь на потеху толпе.
— В ваших рассуждениях есть логика, — отметил Кремер.
— Разумеется, — усмехнулся Ларин. — Знаете, иногда мне снится, будто я и сам — исторический персонаж. Мне снится, что я еду в медленно движущемся кабриолете, а по сторонам дороги стоят люди и приветствуют меня радостными криками. Лица их счастливы, а в руках у них — нарядные венки и букеты цветов. Они тянут ко мне руки и кричат, что любят меня. И я им верю. Верю, потому что читаю в их глазах настоящее обожание и понимаю, что каким-то образом сделал их жизнь счастливее. Но вот потом… Потом все подергивается каким-то серым туманом, состоящим из клубящегося пепла, и я начинаю чувствовать запах горелого мяса. Сердце мое сжимает тоска. А когда туман рассеивается, я вижу голую, опаленную пожарами землю. И на этой земле лежат трупы. Бессчетное количество обугленных трупов.
Ларин перевел дух, щеки его побелели, но он сумел взять себя в руки и продолжил твердым, недрогнувшим голосом:
— Потом начинается самое неприятное. Трупы начинают шевелиться, приподнимать головы и поворачивать их, чтобы взглянуть на меня.
— А вы все еще едете в кабриолете? — уточнил психиатр Кремер.
— Да. Вот только…
— Что?
Гера напряженно улыбнулся.
— Кабриолет этот сделан из костей. Я хочу спрыгнуть, но прыгать некуда, потому что земля вокруг шевелится, стонет и протягивает ко мне руки. Тысячи обугленных человеческих рук.
Художник на несколько секунд замолчал, а потом заговорил снова:
— Я хочу, чтобы вы меня правильно поняли. Я не боюсь таких снов. Меня тревожит другое. Из-за них я просыпаюсь среди ночи и подолгу не могу уснуть.
— Значит, вы хотите, чтобы я вылечил вас от переутомления? — уточнил Кремер.
— Можно сказать и так. Мне нужно снотворное. Сильное снотворное, но такое, чтобы я не просыпался утром с головной болью.
Кремер, глядя на художника сквозь холодные стеклышки очков, улыбнулся.
— Нынешняя медицина способна творить чудеса. И здоровый сон без сновидений — одно из таких чудес.
Агадамов-Ребус, сидевший в углу комнаты, кашлянул в кулак, привлекая внимание присутствующих. Все посмотрели на него.
— Вы ведь знаете, что вам предстоит, Георгий? — спросил он Ларина, глядя тому в глаза.
— Да, — ответил художник. — Вы мне рассказывали.
— Вы недовольны? Эксперимент вызывает у вас неприязнь?
— Вы привезли меня сюда насильно. Почему я должен испытывать восторг?
— У вас великая миссия, Георгий. Этот эксперимент санкционирован самыми высшими инстанциями.
— Да, об этом вы мне тоже рассказывали. Но я не вызывался добровольцем. Кроме того, я ничего не смыслю ни в физике, ни в оптике, ни в психологии.
Ребус чуть качнул лысой головой и сказал:
— Я не хочу с вами спорить, Георгий. Я пообещал вам, что мы вернем вас в Москву в целости и сохранности. Сразу после того, как эксперимент будет закончен. В обмен на вашу лояльность вы получите щедрое вознаграждение. Впрочем, это мы тоже обговаривали. А теперь вы можете идти к себе.
Художник, не возражая, поднялся со стула и вышел из комнаты. В коридоре его поджидали охранники.
Как только дверь за Лариным закрылась, Ребус повернулся к профессору Терехову и психиатру Кремеру и холодно осведомился:
— Что скажете?
— Скажу, что он в порядке, — ответил Кремер, протирая платком очки.
— Снотворное не помешает ему?
Кремер водрузил очки на нос и покачал головой:
— Нет. Препарат, который я ему назначу, никак не повлияет на мозговую активность.
Ребус взглянул на профессора Терехова.
— А вы что думаете?
— То же самое, — ответил Терехов. — Дурные сны этого парня не помешают нам провести эксперимент.
— Дурных снов больше не будет, — пообещал Кремер. — Гарантирую, что к моменту эксперимента его психика станет абсолютно устойчивой.
Ребус прищурил блеклые глаза и назидательно проговорил:
— Не перетрудитесь, доктор. Вы и так сделали его чрезвычайно покладистым. Даже слишком покладистым.
Психиатр пожал плечами.
— Я избавил его от агрессии по вашей же просьбе. Если вам не нравится, я могу…
— Он догадывается о том, кто он такой? — прервал его Ребус.
— Видите ли… — Кремер слегка стушевался. — Это не совсем корректная постановка вопроса. Безусловно, он не просто носитель. Личность художника Георгия Ларина оказалась слишком сильной, и это не может не удивлять. Эта личность не позволила «объекту А. Г.» доминировать и загнала его в область подсознания.
— Догадывается или нет? — повторил свой вопрос Агадамов.
— Ну… он, конечно же, подозревает, что с ним не все в порядке. И он понимает, что дело тут не только в снах. Обычный человек на его месте забил бы тревогу, но Георгий Ларин — художник, и подобные сдвиги сознания для него норма. Каждый художник немного шизофреник, и каждый художник догадывается об этом.
— Главное, чтобы он не сошел с ума до того, как эксперимент будет закончен, — сказал Ребус. — Возвращайтесь к себе, господа ученые. Если вы понадобитесь, я вас вызову.
2
Сидя у окна лаборатории, профессор Терехов взглянул на Установку, сооруженную во внутреннем дворике полярной станции. Отражая свет прожекторов, Установка переливалась всеми цветами радуги, и зрелище это не могло не завораживать. От установки в стене станции тянулся толстый кабель. Один из отводов этого кабеля находился внутри лаборатории и был присоединен к компьютерному пульту управления.
Терехов отвел взгляд от окна и наполнил фужер красным вином. Поднял фужер, посмотрел сквозь него на лампу и горько усмехнулся. Хоть этого допинга его не лишили.
Сделав несколько глотков, он поставил фужер на стол и погрузился в размышления. Было мнение, что запуск Установки способен привести к страшным и необратимым последствиям. Терехов вспомнил, как несколько дней назад сам доказывал это Агадамову:
— Когерентность с другими Вселенными может проделать в нашем мире что-то вроде прорехи! И одному Богу известно, какая нечисть может хлынуть из другого мира в эту прореху!
Ребус тогда лишь отмахнулся. Ему было плевать на «нечисть из другого мира». Его интересовал только сам этот «другой мир», дверь в который Ребус собирался открыть с помощью Установки и помещенного внутри нее художника Ларина.
