Отец Пепла (СИ) - Крымов Илья Олегович

«Разрыв котла,» — определил голос в голове, — «ужасная, хоть и мгновенная смерть».

Туарэй летал над долиной, над местами битв, там, где гномы и люди ложились в землю вместе с экипировкой. Многое выжившие забрали с собой, что-то присвоили потом легионеры, но осталось достаточно. Лучшее в мире оружие и доспехи поднималось из земли вместе с останками бывших хозяев, и летело за богом.

— Обагрено кровью, значит, — свято. В этом оружии есть дух войны, оно полно сожалений, боли и страха, но было создано для побед и славы. Оно жаждет перерождения и получит его.

Когда он решил, что собрал достаточно, полетел обратно к амфитеатру и сбросил всё на арене, где валялись в ужасном виде три огромных, некогда грозных машины.

— Да начнётся работа.

Доргонмаур запел, его волнистое лезвие раскалилось и исторгло поток света и жара, плавя металл. За считаные минуты арена превратилась в озеро расплавленного железа, прекрасное и безликое, переваривающее души и память того, чем было раньше. Отставив копьё, Туарэй погрузил руки в металл, ощутил его теплоту и податливость, потянул, поднял, стал формировать и уплотнять, пока не создал большую наковальню себе под стать. Придав ей окончательную форму, бог медленно вытянул жар и приказал наковальне больше не плавиться. Следующий кусок расплава был намного меньше, он лёг на наковальню и стал мяться под ударами божественного кулака, звон наполнил гигантскую каменную чашу.

Он уже давно не ковал, и, взявшись за дело, осознал, в каком удовольствии отказывал себе столько времени. Кусок металла был разделён на три, вытянут в длинные прутья, которые оказались переплетены подобно девичьей косе, и, под ударами кулака смяты обратно в один кусок. Так повторялось из раза в раз, разделение, переплетение, соединение, слой к слою, пока бог не решил, что достаточно и не стал придавать заготовке форму боевого топора. Заточив лезвие собственными когтями и окунув раскалённое оружие в драконью кровь, Туарэй придирчиво осмотрел работу. Крученные обводы придавали топору странный вид чего-то, порождённого нечеловеческим разумом. Таковым он и был по сути своей, — изделием бога; сплошной тёмно-серый металл со сверкающим полумесяцем лезвия, протравленный кровью. Лёгким взмахом, Туарэй отсёк от наковальни лоскуток тоньше волоса, а на топоре не осталось и царапины.

— Твоё имя Ошрэй, — решил бог, вдыхая в оружие спящую душу.

Топор взлетел и завис высоко в воздухе, а бог взял расплава для создания меча.

Он ковал часами напролёт, не чувствуя усталости, не отвлекаясь на суету смертных за пределами амфитеатра. Топоры, мечи, ятаганы, скимитары, копья, алебарды, протазаны, булавы, шестопёры, получали свои имена и души, десятками повисая над озером металла. Каждого из своих легионеров Туарэй знал, словно всю его жизнь, каждому ковал инструмент по руке, не заботясь о единообразии. Его легион не будет сражаться в строю.

Кроме оружия он изготовил пять сигнумов — высоких железных пик с укреплёнными на них золочёнными табличками, где были выбиты номера центурий, а также один единственный доргонис, — шест с навершием в виде раскинувшего крылья дракона, древко которого было украшено тремя большими красными очами. На том расплавленное железо вышло, работа закончилась.

«Жрица, пророк, придите, и пусть смертные придут тоже. Наши воины уже спешат назад».

Они появились вскоре и обошли арену с разных сторон, ступив на ложу. Следом появлялись и последователи вместе с детьми Пепельного дола.

— Сколько дней я ковал? — спросил Туарэй.

— Пять дней и четыре ночи, мой бог, — подсказал Хиас.

— Стало быть, сегодня… четвёртый день фебура месяца? Как быстро летит время.

На трибунах воцарилось оживление, когда в небе появился крылатый силуэт.

— Мы встретились в старом амфитеатре, жрица, — сонно сказал Туарэй, следя за полётом перерождённого, — а в новом у нас появились дети. Мне кажется, вместе с тобой в мою жизнь пришла некоторая… театральность.

Самшит не сразу осознала, что было сказано.

— Мой бог изволил… шутить? — спросила она голосом, едва не сорвавшимся от волнения.

Туарэй выпустил сквозь зубы язычок пламени вместо ответа.

— Если мне позволено будет вмешаться, даже под страхом великой кары я скажу, — вкрадчиво начал Хиас, — что исполнено было филигранно, мой бог. Какой расчёт, какая игра. Святейшая мать тоже была неподражаема, в основном, благодаря своей искренности.

— Она чиста в помыслах, — согласился Туарэй, — даже слишком.

Самшит переводила взгляд больших светлых глаз с пророка на бога и обратно.

— Я не понимаю…

Драконий Язык пропел насмешливую мелодию, которую мало кто способен был оценить.

— Пять дней назад, — голос бога стал низок и отстранён, — была заложена основа империи, жрица. Ответь, кто мы с тобой?

Самшит не промедлила:

— Вы — мой бог, а я — ваша раба…

— Неверно.

— Молю о снисхождении…

— Прежде всего мы чужаки. Легионеры Девятого веками ждали возвращения Императора-дракона, который определил бы их судьбу, но вряд ли в исконном культе Пылающего было что-то о перерождении. Они сами выдумали себе эту ересь, потому что нуждались в отдушине, — тяжело считать себя последним угасающим угольком от некогда великого пожара, терзавшего весь мир. Искажённые верования легионеров немного совпали с культом Драконьих Матерей, но это случайность, до недавнего времени им ничего не было известно о Драконе Нерождённом. Эти воины хранили в памяти старый, патриархальный культ, пока не явились мы: самопровозглашённый бог вместе с какой-то женщиной, называвшей себя жрицей Элрога. Тем временем любой верный элрогианин знает, что у бога-дракона нет жриц, — лишь жрецы. И, всё же, они негласно решили терпеть тебя, — извращение тысячелетних устоев, — потому что я так приказал. Их вера в меня, как в их бога утверждалась постепенно, однако, ты оставалась чужой.

— Я чувствовала это, — тихо признала Самшит, — в Фуриусе Брахиле была некая отчуждённость, сомнение, хотя он и был готов защищать меня ценой всего.

Бог вздохнул.

— Это следовало скорее исправить. Знаешь ли, у меня в прошлых жизнях не было родителей, но были наставники. У них, в свою очередь, тоже не было родителей, как и у их наставников. Вот так, из века в век, там, откуда я родом, сироты наставляли сирот, и единственной доктриной наставников была строгость. Детей нужно держать в кулаке.

Жрица и пророк почтительно молчали, ожидая продолжения.

— Легионеры Девятого имели почти всё, чтобы стать лучшим воинством на свете. Я наделил их недостающим — божественной мощью. Они верны мне теперь, но я не буду рядом всегда.

— Не будете? — вырвалось у Самшит.

Он повернул рогатую голову, посмотрел на неё сверху-вниз.

— Разумеется, нет. Основа твоей веры ведь ясно говорит: Доргон-Ругалор — есть переходное звено в перерождении Элрога Пылающего; когда наступит эпоха Доргон-Аргалора, Доргон-Ругалор перестанет быть. И я уйду, и ты останешься вместе с Драконом Новорождённым. Каким он придёт в мир, взрослым, мудрым и могучим, как я, либо же младенцем, которому только придётся расти и крепчать? Ты знаешь?

— Н-нет…

— Я подозреваю второе. — Туарэй вернул своё внимание крылатым силуэтам, которых в небе становилось всё больше. — Эти полубоги — ядро, хребет будущей империи, твои защитники. Тебе придётся нести регентские полномочия, растя будущего полноценного бога. Они должны быть верны тебе также, как мне, но верность подобна уважению и даже любви, — это интимное искренне чувство, которое нельзя истребовать даже с высот божественности, его можно только заслужить.

— И вы превосходно справились, Верховная мать, — поклонился Хиас.

Бог тяжело вздохнул:

— Пророк опережает события и говорит невпопад.

— Молю о наказании.

— Молчи трое суток, — приказал Туарэй и продолжил: — Я пришёл к выводу, что детям нужен не только жестокий требовательный отец, но и безусловно любящая мать. Защитница. Тогда, в день перерождения они ощутили тяжесть моей руки, но лишь твоя доброта спасла их от гибели. Теперь они такие же твои, как и мои, жрица, они будут слушаться тебя, они убьют и умрут за тебя без раздумий. Потому что ты не по сану, однако, воистину их Матерь.