Кол Бьюкенен - Фарландер
Нико хотел бежать, но ноги приросли к каменному полу. Алхаз шагнул к нему, держа веревку в протянутой руке.
Юноша открыл рот — позвать на помощь, заверить Бараху в своей невиновности, — но тяжелая рука опустилась на плечо. Железные пальцы скрутили ворот рясы. Грубая ткань сдавила горло. Легко, даже не напрягаясь, алхаз потащил Нико к колодцу.
— Отпустите меня! — прохрипел Нико и, напрягшись, попытался вырваться. — Нет! — Перед ним уже открылось черное жерло колодца. Он выбросил руку с выставленными пальцами, целя Барахе в глаза. Тот отвернулся, но все же пригнул Нико к колодцу. Юноша раскинул руки, но не смог ухватиться за покрытые слизью края.
И тут, в самый последний момент, Бараха ослабил хватку, и Нико, собрав силы, рванулся в сторону и отскочил от своего мучителя на пару шагов. Алхаз усмехнулся.
— Ублюдок, — прошипел Нико, торопливо отступая и сметая на ходу болтающиеся на крюках препятствия.
Уже возле ступенек ему в спину ударил язвительный смех Барахи.
Нико не останавливался, пока не выбрался на свежий воздух. Щурясь от слепящего солнца и отдуваясь, он проклинал себя за глупость.
Позднее он узнал, что Серезе в тот же самый день отослали из монастыря в город.
Глава 14
БОЖЕСТВЕННЫЕ ЗАВЕРЕНИЯ
Совещание проходило в замкнутой, без окон, приемной дворцового комплекса, известного как Шай Мади. Мать выступала перед собравшимися священниками, и Киркус внимательно наблюдал за ней.
Два года на посту Святейшего Матриарха Империи не прошли даром, и бремя власти уже сказывалось на ней. Не помогало даже дорогущее Королевское Молоко, которое она пила каждое утро. Прочертившие лоб морщины могли быть лишь следствием постоянных беспокойств и тревог, хотя сегодня мать и предпочитала улыбаться как можно чаще.
Именно их, видимые признаки старения, Киркус и заметил прежде всего после возвращения из долгого путешествия, когда впервые за несколько месяцев увидел мать. Именно о них он и сказал ей первым делом. Она лишь рассмеялась и нежно поцеловала его в лоб.
Если бы не свисавшие с мочек ушей тончайшие золотые цепочки и не выбритая до блеска голова, мать вполне могла бы сойти за хозяйку какого-нибудь городского борделя в разгар ночного веселья. Лицо ее раскраснелось от жара тесно сбившихся человеческих тел и многочисленных газовых фонарей, расставленных в закопченных нишах вдоль стен, и недостатка свежего воздуха, поступавшего из залитого солнцем портала у нее за спиной. Сходства с хозяйкой борделя добавляла и поза — выставленное бедро, лежащая ниже талии рука, гордо задранный подбородок и тяжелые груди, туго обтянутые белой тканью сутаны.
Соблазнительная, но опасная — такая мысль первой приходила в голову увидевшего ее мужчины. Глядя на мать, Киркус мог представить вкусы отца, по крайней мере его предпочтения в выборе партнерши для постельных утех. Никаких других свидетельств, на основании которых он мог бы судить о родителе, не сохранилось.
Толпившиеся в комнате жрецы, мужчины и женщины, негромко переговаривались, и лишь те, что стояли в непосредственной близости от Святейшего Матриарха, почтительно ее слушали. Но и эти последние, когда подходила их очередь, говорили свободно, с непосредственностью, характерной для Высшего Жречества Коса, что так удивило Киркуса, когда он впервые посетил двор предыдущего правителя, Патриарха Нигилиса. Киркус ожидал большей помпезности и церемонности, чего-то в духе официальных государственных ритуалов.
Высшие священники Коса вели себя скорее как группа давних товарищей, вовлеченных в грандиозный и невероятно амбициозный заговор, целью которого было руководство всем известным миром, и никак не меньше. Почтение, выказываемое ими нынешнему Святейшему Матриарху, объяснялось не только уважением к положению, которого она достигла едва ли не в одночасье, поднявшись к руководству Манном из безвестности, но и благоговейным трепетом перед ее готовностью подавить любое проявление неверности, что подтверждалось фактом смерти немалого числа их бывших коллег.
Суровым напоминанием близкой угрозы служило присутствие двух здоровенных телохранителей, глаза которых прятались за дымчатыми стеклами круглых очков, так что проследить за направлением их взглядов не представлялось возможным. На руках у них были перчатки с отравленными когтями.
И мать, и других Киркус слушал невнимательно. Нынешнее собрание не было официальным: представители высшей касты пришли в Шай Мади прежде всего пообщаться, а заодно и развлечься. Тем не менее все эти люди занимали важное положение, а значит, не могли не продолжать придворные игры.
Не удостаивая столь мелкие проблемы своим вниманием, Киркус с удовольствием вгрызался в нежную плоть пармадио, вздрагивая от острого, как укол иглы, наркотического наслаждения каждый раз, когда под зубами хрустело горьковатое зернышко. Время от времени он оглядывал приемную, присматривался к гостям, вдыхавшим дурманящие пары над дымящимися чашами или поглощавшим прохладительные напитки большой крепости. Но каким бы маршрутом ни шел его взгляд, он каждый раз останавливался на больших двойных дверях в дальнем конце комнаты.
Лара так и не появилась. Ее последний любовник, генерал Романо, прибыл один и теперь обсуждал что-то в углу с генералом Алеро. В какой-то момент молодой генерал, словно почувствовав что-то, повернул голову и посмотрел на Киркуса.
Соперники обменялись полными ненависти взглядами.
Романо был племянником последнего Патриарха и считался самым ярким представителем одного из старейших и влиятельнейших семейств ордена. Молодой Романо был главным претендентом на должность, занимаемую сейчас Сашин, но все понимали, что ему придется подождать до конца ее правления, а к тому времени о своих притязаниях на пост Патриарха сможет заявить и Киркус. Другими словами, выбирая нового любовника, Лара не могла найти человека, столь же твердо настроенного против Киркуса.
Оставаясь в дальнем углу, генерал медленно наклонил голову в направлении Киркуса, который ответил на приветствие таким же сдержанным жестом.
Если бы Лара собиралась прийти, то пришла бы с Романо, размышлял Киркус. И раз ее нет, значит, она по-прежнему его избегает. Его последний публичный срыв в верхних банях Храма Шепотов, случившийся на следующий после возвращения день, поставил в неприятное положение обоих.
Он надеялся, что при встрече с Ларой сможет держаться спокойно и с достоинством, подобающим зрелому мужчине. Этого статуса, как ему представлялось, он достиг за время многомесячного путешествия. Но получилось иначе. Стоило увидеть Лару — она прошла мимо, даже не взглянув в его сторону, — как внутри словно что-то взорвалось, и в следующее мгновение он уже орал ей в спину дрожащим от гнева и ярости голосом, выплевывал обрывки слов, смысл которых не мог понять и сам.
