Дэвид Эддингс - Обитель чародеев
– Теперь невозможно, – объявил ей Белгарат, садясь и снова принимаясь за кружку.
Принцесса двумя руками вцепилась в цепочку, пытаясь разорвать её.
– Ты только поцарапаешь себе шею, дорогая, – предупредила её тетя Пол. – Цепочка не оборвется; её невозможно перепилить и снять через голову. Так что не бойся – она не потеряется.
– Это все ты! – обрушилась принцесса на Гариона.
– Что я?
– Заковал меня, как рабыню, в цепь Как будто недостаточно того, что я кланялась тебе. Теперь эта цепь.
– Я не знал, – попытался оправдаться он.
– Обманщик! – закричала она, повернулась и, горько рыдая, выбежала из комнаты.
Глава 15
Гарион был не в настроении. Перспектива проведения очередного дня в долгих церемониях и утомительных совещаниях его совсем не привлекала, и поэтому он пораньше сбежал из спальни, пока не прибыл чрезмерно вежливый секретарь с длинным списком дел и не расписал по минутам, что ему делать Гарион втайне ненавидел бедного чиновника, хотя и понимал, что это его работа. Время короля должно подчиняться строгому распорядку, и в обязанности секретаря входит следить за этим. Каждое утро после завтрака раздавался вежливый стук в дверь и входил секретарь-распорядитель, кланялся и принимался за свое. Гарион иногда с ужасом думал, что, вероятно, где-то спрятан и надежно охраняется самый главный документ, который предопределяет на долгие годы всю его жизнь вплоть до пышных похорон.
Наступивший день выдался слишком погожим, чтобы заниматься невыносимо скучными делами. Из-за моря Ветров поднялось раскаленное солнце и, коснувшись заснеженных вершин, окрасило их в красновато-розовые тона и озарило легким голубоватым сиянием широкие долины, лежащие внизу. Запах весны врывался через окно из сада, и Гариону не терпелось сбежать из крепости хотя бы на час. Он быстро надел тунику, штаны и мягкие райвенские сапоги (самое скромное, что нашлось в его гардеробе), подпоясался ремнем, взял меч и выскользнул из комнаты. Он решил было отказаться от охраны, но потом благоразумие все же взяло верх.
Человека, который покушался на его жизнь в темном коридоре, они не обнаружили, зато Гариону и Леллдорину удалось установить, что верхняя одежда подавляющего большинства райвенов требует ремонта. Серые плащи не предназначались для торжеств, скорее надевались для того, чтобы согреться. Шились они из прочной дешевой ткани, и многие занашивали их буквально до дыр, не видя в этом ничего предосудительного. Кроме того, с приходом весны плащи снимут, и единственная улика, по которой можно было бы установить личность нападавшего, будет пылиться в чьем-нибудь шкафу.
Гарион, предаваясь мрачным размышлениям, задумчиво брел по глухим коридорам цитадели, сопровождаемый двумя охранниками в кольчугах, которые шествовали на почтительном расстоянии. Эту попытку убийства, рассуждал он, предприняли не гролимы, иначе тетя Пол обязательно распознала бы их происки и предупредила бы его. По всей видимости, нападавший не был иностранцем, так как на острове их раз два и обчелся. Скорее всего, убийство замыслил кто то из местных. Но зачем райвену понадобилось убивать короля, который возвратился на престол спустя тринадцать столетий?
Он тяжело вздохнул и принялся думать о другом. Как хотелось стать прежним Гарионом, проснуться в какой-нибудь отдаленной гостинице и с первыми лучами солнца отправиться в неизведанные края, на поиски новых приключений. Он снова вздохнул, сожалея о том, что теперь уже не принадлежит себе и свобода передвижения отныне ему заказана.
Проходя мимо открытой двери, он вдруг услыхал знакомый голос:
– …Грех проникает в наше сознание, едва мы позволяем нашим мыслям сбиться с пути праведного, – проповедовал Релг.
Гарион остановился, жестом велев охранникам молчать
– Может ли все быть греховно? – спросила Таиба. По обыкновению, они находились вместе. Они почти не расставались с того момента, когда Релг вытащил Таибу, заживо погребенную под развалинами Рэк Ктола. Гарион был почти убежден, что их безотчетно влечет друг к другу. Кроме того, он часто замечал признаки беспокойства на лице не только Таибы, но и Релга, когда они находились порознь. Что-то помимо их воли сближало их.
– Мир полон греха, – продолжал наставлять её Релг. – Мы постоянно должны быть начеку. Мы должны ревностно хранить нашу чистоту против любых искушений.
– Это так утомительно, – с легкой иронией в голосе заметила Таиба.
– Я думал, тебе нужны наставления, – укоряюще произнес Релг. – Если ты пришла сюда, чтобы смеяться надо мной, можешь немедленно уйти.
– О, сядь, пожалуйста, Релг, – умоляюще попросила она. – Так мы ни к чему не придем, если ты будешь принимать близко к сердцу все, что я несу.
– Ты что, вообще не имеешь никакого представления о религии? – после непродолжительного молчания спросил он, явно заинтересовавшись.
– В катакомбах для рабов слово «религия» означало смерть Оно означало, что у тебя вырежут сердце.
– Это все извращенные обычаи гролимов. А у тебя нет своей веры?
– Рабов привозили со всего света, и они молились разным богам… вымаливая смерть.
– А что твой народ? Какому богу они поклоняются?
– Я говорила тебе, что его имя – Мара. Но мы не молимся ему – с тех пор, как он оставил нас.
– Человек не вправе обвинять богов, – строго сказал Релг. – Долг человека восхвалять бога своего и молиться ему – даже если его молитва не будет услышана.
– А каков долг бога перед человеком? – открыто спросила она. – Не может ли бог быть также равнодушен к человеку? Ты не считаешь, что бог равнодушен к человеку, если позволяет, чтобы его детей брали в рабство, подвергали пыткам и безжалостно убивали… или если он позволяет отдавать своих дочерей в награду другим рабам, когда они ублажают своих хозяев… как, например, меня?
Релгу трудно было что-либо ответить на такой болезненный вопрос.
– Я думаю, что ты вел очень спокойную жизнь, Релг, – бросила она в лицо фанатику. – Я думаю, что у тебя очень смутное представление о людских страданиях., о всем том, что люди вытворяют с себе подобными… в особенности с женщинами… очевидно, с полного согласия богов.
– Ты должна была убить себя, – мрачно произнес он.
– С какой стати?
– Чтобы избежать греха, разумеется.
– А ты невинен, да? Я не убила себя, потому что не готова была умереть. Даже в камерах для рабов жизнь может быть сладка, Релг, а смерть – горька. То, что ты называешь грехом, – только очень незначительная вещь… и не всегда неприятная.
– Грешница! – выпалил он.
– Ты придаешь очень большое значение всему этому, Релг, – продолжала она. – Жестокость – грех; отсутствие сострадания – грех. Но это? Нет, я не думаю. Я удивляюсь тебе. Может, этот твой Ал не такой уж суровый и неумолимый, каким ты себе его представляешь? Ему в самом деле нужны все эти молитвы, обряды и преклонения? Или таким образом ты пытаешься скрыться от бога? Ты считаешь, что громкая молитва и удары головой о землю не позволят заглянуть ему в твое сердце?
