Лис Арден - Алмаз темной крови. Книга 1
— Но… — Мазруван явно хотел сказать что-то, но робел.
— Ну-ну, спрашивай. Лучше задать сто глупых вопросов, нежели проглотить один умный, могущий рассеять тьму невежества.
— Простите мою глупую дерзость, но ведь храм Калима — это чудесное, непостижимое, но все-таки растение? А если так, то он и беззащитен, как растение. Что может великолепный нутан против моего мачете? Или пальма против прожорливой тли?
— Ты не прав, брат, — опережая ответ жреца, в разговор вмешался Хэлдар и протянул Мазрувану свою ладонь, обожженую соком манцинелы, все еще воспаленную, с обрывками слезающей кожи.
— Вот видишь, — жрец был явно доволен таким поворотом разговора, — твой незрячий брат оказался прозорливее тебя. Если уж обычная манцинела может укусить, то и храм может постоять за себя.
То ли жрецу не спалось, то ли захотелось еще сильнее поразить воображение сомневающихся, но он уселся на прямо на подстилку рядом с паломниками и начал рассказывать. О дивном, божественном великолепии храма; о лианах, меняющих цвет в зависимости от сезона и от характера богослужения; о чудо-танцовщицах, обученных в Шаммахе и способных любую историю рассказать танцем; а также об орхидеях-людоедах, охраняющих святыни храма, о ползучих лианах, способных неслышно приблизиться к незванному гостю, обвить его сотней цепких удавок и так продержать до прихода жрецов или сразу же задушить — смотря какое у них будет настроение, о бесчисленных статуях, которые тоже обладали подобием сознательной жизни и могли весьма ощутимо выразить свою антипатию к преступнику… Слушатели сидели, разинув рот и благоговея…
— … Старый дурак выболтал нам столько, сколько я сам и за год не узнал бы, — довольный Мазруван, перевязав руку младшему эльфу, укладывался спать в отведенной им хижине.
— Этого мало. — Гай не хотел портить настроение нильгайцу, но у него это получилось.
— Сам знаю. — Мазруван вздохнул. — Что поделать? придеться обходиться тем, что есть. И не вздумайте завтра излечиваться, не помешал бы и приступ безумия… да только где ж его взять?
— Будет тебе безумие. — Гай усмехнулся. — Только не пугайся.
На следующий день, перед тем, как идти в храм, Гай отослал «племянника» за какой-то мелочью. Вернувшись, нильгаец застал своих родичей в совершенно непотребном виде: они сидели на земле, вцепившись друг другу в горло, с посиневшими лицами. Из их ртов вылетало разгневанное шипение, и при этом они явно не дышали. С совершенно искренним воплем Мазруван бросился к жреческим древовидным домам. Уже через полминуты вокруг отца и сына собралась толпа народу; прибежавшие на помощь жрецы пытались растащить их, но бесполезно — окоченевшие, они напоминали жутковатую статую. Тогда один из жрецов простер руки к земле-питательнице и начал взывать к силе Калима, прося его о помощи. Вскоре пальцы безумцев ослабили хватку, а потом и вовсе разжались; они рухнули, обливаясь потом и, что самое главное, дыша. Благоговейный шепот прошелестел по толпе — бог милостив к этим злосчастным пришельцам… Гай, пошатываясь, поднялся с помощью Мазрувана; он сжимал пальцами виски и поминутно хватался за горло. Хэлдар все еще лежал на земле. Внезапно тело его выгнулось дугой, он громко и пронзительно застонал.
— Отец!.. Отец, прости меня! — и Гай схватился за горло — на этот раз непритворно. Его сын говорил на чистейшем эльфийском…
… Сыч проснулся. Солнечный луч, ухитрившийся пробраться через сплетение лиан, пощекотал его под носом и сказал: «Что-то случится.» И Сыч ему поверил. Во всяком случае, сделал вид.
Юноша встал с пышной травяной копны, служившей ему ложем, подошел к большому, величиной с тыкву, цветку, росшему в углу, и умылся скопившейся там росой. Вскоре зашелестели осторожные шаги и храмовый служитель поставил перед Сычом поднос с едой. Дождался, пока тот поест, и, не говоря ни слова, забрал посуду и удалился. Сыч снова остался один-одинешенек, беспомощный и никчемный, как сорванный бурей с ветки слабый листок. Его бесчисленный раны почти зажили, силы восстановились и вернулась ясность рассудка. Что толку? из этой удивительно удобной тюрьмы выбраться было еще невозможнее, чем из той каменной ямы, откуда его выкупили нильгайцы…
Сыч был единственным сыном старейшины орчатского Южного Лесного клана, его мать принадлежала к роду Крысоловов. От нее мальчик унаследовал безжалостное чутье, от отца — знание леса и любовь к нему. Однажды Сыч — тогда еще Сычонок — самовольно отправился в одиночку в предгорья Безымянного Хребта, где и угодил прямехонько в лапы старой, опытной подгорной крысы. Его утащили далеко, в самую глубь одного из последних крысиных поселений. Сыч стал чем-то вроде учебного пособия для молодых крысят. Обессилевшего от голода и постоянных кровопотерь, искусанного, истерзанного орка раз в неделю притаскивали на железной цепи в низкую пещеру; на него либо натравливали целую свору крысят — это было плохо, с ними он не справлялся, либо выпускали одного, подающего надежды храбреца — и почти всегда крысенок недосчитывался зубов, хлюпал разбитым носом или хромал, возвращаясь домой. А Сыча утаскивали обратно, в глубокую каменную яму, швыряли ему миску объедков (хорошо, если среди них попадались хлебные корки, если же были одни кости — Сыч оставался голодным… много столетий тому назад его клан отказался от поедания тех, кто разговаривает, и юноша не хотел возвращать к жизни тот обычай), и кувшин несвежей воды. Трижды орк пытался бежать, но сил ему явно недоставало, и посланная следом охота с торжествующим писком притаскивала его обратно. Так продолжалось два года. Через неделю после сычова шестнадцатилетия его вытащили из ямы, завязали ему глаза, долго вели, подбадривая укусами, через подгорные ходы, и вскоре орк, приготовившийся умирать, совершенно неожиданно захлебнулся свежим воздухом — воздухом, пахнущим не камнями и землей, а сосновой хвоей и скорым дождем. Моргая отвыкшими от света глазами, Сыч наблюдал, как один из крыс принимает от смуглого, черноволосого человека окованный железом сундучок, что-то в нем пересчитывает и исчезает среди серых камней.
Орк настолько обессилел и отупел за два подземные года, что доже не обрадовался своему освобождению. И как оказалось, правильно сделал. Выкупить-то его выкупили, но вот отпускать и не подумали. Вместо этого юношу напоили снотворными травами, погрузили в закрытые носилки и постарались унести как можно дальше от тех мест, где он мог рассчитывать на помощь. Долгое путешествие через свободные земли, через жару Шаммаха, вдоль прохладной громады Края Света, на огромном плоту с домом-навесом, плывущем по мутной, сонной Шакти, и, наконец, по лесам Нильгау — все это промелькнуло как сон. Вот так Сыч оказался в одном из потайных помещений храма Калима; зачем, почему — неизвестно. Впрочем, обращались с ним неплохо, кормили хорошо, раны подлечили. Так прошло почти два месяца. Попыток сбежать орк не повторял, единожды испытав хватку лиан, со жрецами говорить было бесполезно. Но все же он поверил солнечному гостю. Недаром же ему достался слух крысолова, и он мог бы поклясться, что впервые за долгие дни тишины рядом с ним кто-то ругался и кричал попеременно то на всеобщем наречии, то на гортанном суртонском, которое Сыч хоть немного, но знал.
