Владимир Перемолотов - Талисман власти
— Дупло! — сказал Исин. — Сейчас спрячем, а потом разберемся, когда время будет. Волхва с собой
возьмем…
— Коли живы будем — вернемся…
В этот час солнце в небе выглядело как старая стершаяся медная монета, покрытая коркой нагара. Даже тучи, мрачного вида, больше похожие на клочья старой собачьей шерсти невесть как попавшие в небо, проползая по нему, не могли счистить окалину с перегревшегося за день светила.
Жара окружала их как вода в реке. Деревья потели смолой, травы никли к земле, и, спасаясь от жары, выбрасывали в небо запахи такой густоты, что лошади — сытые, ухоженные все-таки тянулись к ним мордами.
Придавленный жарой лес затих. Даже дятлы, что целый день колотились головами о деревья, теперь успокоились в дуплах в ожидании вечерней прохлады. Зверье очумелое от жары сидело по норам и высунув языки ожидали вечера, и только лягушки и рыбы чувствовали себя более-менее ничего.
Жара была данностью от Богов, с ней нельзя было спорить, оставалось только смириться. Исин крутился в седле, все оглядывался не мчатся ли следом голубевский дружинники или песиголовцы и не находя их, облегченно вздыхал.
Не в силах противится жаре, Избор снял с себя кожаную рубаху и повязал голову платком, как делал это в саркинозских землях. Хотелось свистнуть, гикнуть и помчаться навстречу прохладному ветру, что забирался бы под рубаху, холодил бы кожу… Но он останавливал себя. Прохладным этот ветер мог быть только в воображении, а на самом деле и ветер дул, словно из печи. От жары плавились мысли. Он поднял голову и увидел, что дорога вползает на небольшой холм. Там можно было найти либо тень, либо прохладный ветер, а может быть и родничок.
Над дорогой, загораживая всадникам путь, свешивалась еловая лапа. Избор отстранил ее, освобождая путь. Кольнув ладонь иголками, она оставила на руке резкий, бодрящий запах смолы. Надеясь почерпнуть у дерева бодрости, он вдохнул запах, но просчитался. Запах звал расслабиться, растечься смолой по теплой коре. Сладкое оцепенение, неизвестно откуда взявшееся навалилось на него, каждый вдох не прибавлял, а отнимал силы. Борясь с искушением заснуть прямо в седле, он оглянулся. Исин качался в седле и его лошадь, казалось, при каждом шаге ловила его, не давая упасть. Гаврила еще сонно ворочал головой, но сонное оцепенение сковало и его.
— Жара… — прохрипел он. — Переждать бы…Все же ночь не спали.
— Вперед, — упрямо ответил Избор, понимая в душе, что Гаврила прав, и что тащиться по такой жаре не только глупо, но и бессмысленно, что все, что они потеряют, остановившись сейчас, они наверстают вечером или ночью. Нужно было становиться на дневку. Погони он не ждал. Конечно, искать-то их наверняка искали, а вот отыскать их было сложно.
— А чего ты командуешь? — сонно спросил Гаврила. — Я тебе не подчиняюсь…. Мне Добрыня начальник…. Да сам князь…
Слова разделяли все более и более длинные промежутки. Последние слова он пробурчал, как раз тогда, когда их кони выехали на вершину холма. Оглядевшись, он сонно моргнул глазами и вдруг широко раскрыл их. На поляне оказалось все, о чем можно было только мечтать в эту жару — тень от огромной рябины, ровный травяной лужок и — главное — маленький родничок!
Их ноги одновременно коснулись земли. Мгновением позже рядом оказался хазарин. Все смотрели в одну сторону. Ручеек, бравший начало из-под корней рябины бежал по поляне и скатывавшийся с другой стороны холма звал к себе.
Люди наперегонки бросились к воде. В сонном воздухе прогремело проклятье — Гаврила, почти заснув, набегу споткнулся и упал на некстати вылезший из-под травы валун. Пока друзья пили, он ругался, растирая руку и осматривая царапины на ней.
Вода, пробежав всего несколько шагов по земле, еще несла холод подземного царства. Губы жадно купались в ней, но почему-то от каждого глотка сил не прибавлялось, а наоборот, становилось меньше…. Вода наполнила тело тяжестью, тянула к земле, баюкала…
Разглядывая то оцарапанную руку, то лежащих у ручья друзей Гаврила недовольно сказал:
— Ладно. Спите пока, я первый постерегу….
Вряд ли те его услышали. Поглаживая руку, Гаврила прошелся вокруг дерева, оглядел пасущихся лошадей. Полянка выглядела мирно — цветы, ручей, муравьи. Все занимались самыми мирными делами — цветы копили силы, что бы стать ягодами, ручеек шлепал волнами, словно ребенок ладошками, а налетавший порывами ветер сбрасывал листья прямо на приткнувшийся к корням муравейник. Ощущение ленивой истомы, витавшей над этим местом, было таким сильным, что Гаврила вслух подумал:
— Тут хоть в муравейник садись. Все одно никто не тронет. Лень…
Он выбрал место так, что бы не нарушить своего слова и не испечься на этой жаре. Усевшись в тени и поставив ковчежец с талисманом между ног, он выставил ногу на солнце. Поколебавшись, воткнул рядом с ногой нож, и, прикинув время нужное для отдыха, наклонил его так, что бы в нужный момент тень упала прямо на кустик земляники.
Несколько минут Гаврила просидел спокойно, разглядывая окрестности и поглаживая мешок. Потом вынул нож из земли. На этой полянке он выглядел так неуместно, что он убрал его в сапог, заменив сухой веткой. Едва он прислонился к стволу рябины, как сонное оцепенение навалилось на него с новой силой. В глазах замелькали круги. Он тряхнул головой, посмотрел на тень, что отбрасывал сучек. Тень не двигалась, словно ей самой было лень крутиться в такую жару. В распаленных жарой мозгах мелькнула мысль, что тень расплавилась, прилипла к земле и теперь не найти сил, что бы стронуть ее с места. Он на всякий случай посмотрел на тень от своей ноги, что лежала на солнце. В этот момент она вдруг рванулась по кругу, словно конь, исподтишка огретый кнутом или получивший стрелу в ляжку. Гаврила затряс головой. Мало того через мгновение к одной тени присоединилась вторая, потом третья…. Гаврила вскочил. На небе творилось что-то несусветное. Около тусклого солнца распухало, распадаясь на несколько частей огненное облако. Он успел увидеть, как исчезали на нем черные, словно выведенные сажей четкие прямые линии и небесный огонь, разбившись на десятки частей, заскользил по небу, окружая холм.
Не было в небе ни грохота, ни грома, ни свиста, не дрожала земля, ветер не растрепал ни лошадиных грив, ни одежды. Только свет метался в небе, ослепительный, режущий глаза свет… Холодея от этой мысли Гаврила подумал, что усни он, то никто не увидел бы этого светопреставления. Все еще не опуская взгляда к земле, он пнул Избора.
— Подъем!
Что бы это не означало — добром это кончится не могло. Богатырь как зачарованный смотрел на ограненные куски пламени, что хороводом кружились над лесом, с каждым витком спускаясь все ниже и ниже.
