Юлия Кайто - Зеркало за стеклом
— Перестань, Гордана. Говорю же тебе — никто сейчас ничего сверху не выльет. Я всю жизнь здесь живу, знаю, что и как. Лучше вон обойди эту лужу. По-моему, кто-то проблевался.
Я брезгливо скривилась, перешагнула подозрительную лужу и некоторое время шла молча, тем не менее, время от времени бдительно поглядывая наверх. Мне почти хотелось, чтобы на дорогу спереди или позади (разумеется, становиться жертвой сама я категорически не желала!) что-нибудь всё ж таки выплеснулось. Просто затем, чтобы поддразнить Кина и доказать ему, что всё когда-то случается в первый раз. Но судьба рассудила по-другому: показательного происшествия так и не случилось. Зато я всё-таки наступила на что-то, с чавканьем выскользнувшее из-под лаптя, и едва не сосчитала боком все три замшелые ступеньки под запертой на большой ржавый замок дверью одного из домов.
— У ваших магов что, совсем мозгов нет — оставлять праздничный город без освещения?! — кое-как удержав равновесие, я издала натуральный злобный рык. — Так ведь и покалечиться недолго!
Кин ответил не сразу. Мне показалось, что я услышала приглушённый смешок.
— Сразу видно, что ты не городская, Гордана. Местные в тёмных переулках первым делом штаны от страха мочат, что их пристукнет кто.
Я только безнадёжно вздохнула. По селу можно было без опаски ходить хоть днём, хоть ночью. Своих душегубов не было, чужих не пускали. В том смысле, что пришлых незнакомцев на ночлег оставляли редко, а у дороги при входе в село стояла караульная будочка с дежурившим в ней дедом Луфенем. Дед был древнее самой будки лет на шестьдесят, но помнил служивую молодость и держал в уголке пыльную ржавую секиру, которую приволок с собой, возвратившись со службы полвека назад. И, сколько его помню, каждый вечер исправно заступал на дежурство, зорко охраняя подступы к селу от незваных гостей. Уж не знаю, то ли дед Луфень и впрямь был шибко бдительный и спал очень чутко (в ночь охоты на цветущий папоротник я слышала раскатистый храп с двадцати шагов), то ли грабители и убийцы не прельщались поживой в отдалённых сёлах, так или иначе, никого из наших ни разу разбойно не ограбили и на жизнь не покусились.
Я поделилась этими мыслями с Кином, но он только неопределённо мотнул головой, мол, всё правильно, кто к чему привык.
— Но почему они так делают? — продолжила я допытываться, имея в виду всё тех же безответственных магов.
— Кто их разберёт? Они ж маги. И градоправитель им не указ. Заикался как-то, было дело, когда самого в праздник за три шага от дома обчистили, а только магам до этого дела, как Правителю до блох на бродячей собаке.
— Но маги же подчиняются Правителю?
— Ну да.
— Так обратился бы он прямо к нему.
— К Правителю? Эгей, сестричка, Правитель — это тебе не сельский староста, или кто у вас там. Правитель далеко, к нему сначала в столицу три месяца добираться, а потом ещё полгода приёма ждать.
— А ты-то откуда знаешь? Сам ходил, что ли? — почему-то улыбнулась я.
— Не, мамка ходила.
— Зачем?
— Не знаю. Сказала: «Дела были». Вернулась с сотней золотых в кошеле. Наверное, лечила какую-нибудь богатую шишку. Слава-то о мамке далеко за городские стены пошла. Может и присоветовал кто страдающему толстосуму.
При слове «шишка» я вспомнила о наболевшем и удостоверилась — никуда эта пакость не делась. Болтается себе на верёвочке, теряться не собирается. Ничего! Ещё не вечер.
— Так на сто золотых можно было безбедно жить несколько лет. — Вид мальчика, ворующего на пропитание, никак не вязался у меня с образом его матери, обладательницы баснословной суммы.
— Мы и жили. Только год и в съёмной комнате над трактиром. Мамка на житьё десять золотых оставила, ещё на пяток купила всяких травок на снадобья, а остальные разменяла и раздала. Сиротам, калекам, слабоумным, всем понемногу. — Кин говорил всё тише, и мне пришлось напрягать слух, пока он продолжал вести меня за собой и говорил, не оборачиваясь. — А потом вот умерла, и я к нашим вернулся. Одна золотая монета из тех денег осталась, только я её не потратил и не буду. Просверлил дырочку, повесил на шнурок, пусть на память будет. А для общины я сколько угодно других наворую.
Вот значит как, малой. У каждого из нас своя шишка на верёвочке. Только моя уже перестала быть символом, а твоя останется им навсегда.
— А что с травами? — спросила я, чувствуя, что надо что-то сказать, лишь бы не позволять повиснуть тягостному молчанию.
— Готовые снадобья, какие я знал от чего, мы забрали. А с травами, кроме мамки, никто ничего делать не умел, пришлось оставить. Трактирщик потом выкинул, когда кому-то нашу комнату сдал. Я их на свалке видел. Жалко было, да только подбирать — куда потом денешь? Если б я знал, что тебя встречу, всяко бы сохранил! Мамка говорила, там какие-то очень редкие штуки попадались. Дорогущие и целебные до колик в заднице! — Он невольно хихикнул.
— Неужели прямо так и говорила? — весело поддержала я, притворно охнув, и радуясь, что память подсунула воришке хотя бы один светлый момент.
— Да! А однажды она…
— Таки где ви ходите, я хочу вас спросить?! — Щуп возник из ниоткуда и выглядел возмущённым, как мать семейства, чьи непутёвые великовозрастные дитятки мало того, что загулялись допоздна, так ещё и пришли кто в драной рубахе, кто в одном лапте, притом оба вдрызг пьяные. — Представление таки вот уже почти началось, и ми едва отбиваемся от главаря калек, которому тоже хочется удобно сидеть и хорошо смотреть с мест, на которых пусто, как в головах современной молодёжи! Если ви таки сейчас же не предъявите свои права, начнётся потасовка, а у этого некультурного бугая костыль, между прочим, неприлично железный!
Мы с Кином переглянулись и без лишних слов припустили бегом.
На последнем повороте, из-за которого уже многообещающе лился скупой свет с единственно освещённой во всём Бришене площади, я не сумела вовремя затормозить и с размаху влетела в чью-то широкую спину. Точнее, куда-то под правую лопатку. Величины спины, по моим впечатлениям, хватило бы на две таких, как я. Спина едва ощутимо вздрогнула, разразилась бранью, и быть бы мне битой, не раздайся сзади натужное пыхтение подоспевшего вовремя Щупа:
— Таки это, Хрык, сестра нашего мальчика! Культурно закрой говорильню и освободи дорогу, детишки торопятся!
Обладатель огромной спины уже навис надо мной, накрыв своей тенью и пристально разглядывая в пробившейся сбоку полоске света.
— Извиняй, лохматая, слышать про тебя уже слышал, а вижу первый раз. — Решив, что нагляделся, добродушно проревел гигант и тут же утратил ко мне всякий интерес, посторонившись, деловито харкнув себе под ноги и глядя поверх моей макушки на Щупа. — Цыпочка-то наша с камешками придёт?
