Александр Прозоров - Клан
Земляной вал крепости возвышался над сухим, поросшим травой рвом сажени на три. Гребень охраняли две сотни высоких, чуть не в косую сажень ростом, бугаев с толстыми оглоблями в руках. Командовал ими худосочный, наголо бритый воевода в платье иноземного покроя – видать, один из голландских или английских наемников, которых хватало на Руси и в армии, и в домах боярских.
– То-овсь! – крикнул предводитель, и молодцы опустили оглобли.
– А-а-а! – Из-за ближних кустов выскочили и ринулись на крепость сотен пять таких же молодых ребят с оглоблями, но только в повернутых задом наперед шапках.
– Стоять насмерть! – приказал командир и вскинул перед собой, словно шпажный клинок, ореховую трость.
До нападающих оставалось двести саженей, сто, пятьдесят – когда вдруг меж защитниками выдвинулись три пушечных ствола и тут же плюнули дымом: «бабах!» Первые ряды врага снесло напрочь, среди тех, кто шел далее, тоже опрокинулось полтора десятка человек. Остальные, побросав оглобли, пустились наутек, пригибаясь и закрывая головы руками.
– Вперед, гренадеры! – скомандовал иноземец, посылая подчиненных в контратаку, но удар пришелся в пустое место: все враги уже разбежались.
– А, как я их, герр Берц? – От пушечного наряда отделился рослый, наголову выше даже самых высоких «гренадеров», мальчишка с крохотной головой. На плечах его болталась овчинная душегрейка, ноги обтягивали плотные шерстяные штаны, светлые кудри трепались на ветру. – Разом всех шарахнул!
– Да, мой господин, – почтительно поклонился иноземец, – удар был нанесен в самый… гроссшлисс… ключевой момент, ваше величество.
– Нет, герр Берц, здесь я всего лишь господин бомбардир.
– Да, мой господин, – согласился наемник. – Но позволю себе спросить, что будет с этими несчастными… – Он красноречиво обвел рукой поле боя, усеянное бездыханными телами и стонущими ранеными.
– Ничто, – отмахнулся царевич. – Я же по ним не щебнем, я репой пареной палил. Может, и зашибло кого али покалечило слегка, но до смерти побить не могло. Пойдем во дворец, победу станем праздновать, добычу делить…
– То дело доброе, – моментально согласился иноземец. – Гренадеры, назад! Закрепить позицию. Всем отдыхать, петь песни и веселиться!
Дворцом царевич называл рубленную в два жилья избу, украшенную парусиновым навесом перед дверьми и трехцветным знаменем на коротком флагштоке. «Победителей» встретил маленький оркестр из трех дудочников и двух гусляров, игравший что-то неразборчивое, но очень громкое.
– Слава Петру Великому, победителю басурман! – В одиночестве сидевший за столом в обширной горнице старичок в шубе и домашних тапочках поднялся с укрытой ковром скамьи, радостно раскинул руки.
– Сегодня сеча прошла славно, князь, – сообщил ему мальчишка, усаживаясь в красный угол. – Залпа пушечного Меньшой не ожидал, спугался насмерть. Бежали все, аж догнать ради полона никого не смогли.
– Да, отважен ты, отважен, царевич… – Старичок пьяно всхлипнул, утер слезу. – Как вижу тебя, так сразу батюшку твово вспоминаю, Алексей Михайловича. Вот бы порадовался за сыночка свово, за Петечку…
– А, ступай прочь, Салтыков, – отпихнул князя мальчишка. – Несешь не знамо что. А чего нас мало так за столом, герр Берц?
– Так бежали все, ваше величество. И Меньшой ваш, и дворяне его, что османами командовали. Кому же охота под картечь лезть? От не пришел покамест никто.
– Так, пареная репа же там?
– А на стволе сего не написано, мой господин, – пожал плечами иноземец и деловито уселся напротив царевича. – Опять же, мыслю, с полусотни саженей и репа бьет не слабо. Голову, может, и не снесет, но дух вышибет крепко. Может, кто из дворян под выстрел-то и попал. Они люди отважные, в первых рядах завсегда идут. Ну, мой господин, за вашу прекрасную победу!
Наемник наполнил свой бокал, поднял по направлению к царевичу, тут же выпил, подтянул к себе запеченного на вертеле зайца и принялся отрывать заднюю ногу.
– Нехорошо вдвоем сидеть, герр Берц, – покачал Петр, осушив кубок. – Послать кого-нибудь за ними надобноть…
Иноземец деловито обгладывал кость, словно не слышал ни единого слова. Царевич, что-то про себя недовольно буркнув, поднялся, вышел в людскую:
– Алексашка? Степка? Лука? Есть здесь кто-нибудь?
– Я здесь сижу, – услышал он в ответ тихий старческий голос.
– Кто таков? – резко обернулся на голос царевич.
– Да уж кто есть, – задумчиво ответил старец в сером потрепанном балахоне, восседающий на небрежно сколоченном из неструганых досок табурете. Седые волосы старика перехватывал темный от времени ремешок, правая рука придерживала высокий крученый посох.
– Монах? Откуда взялся? Кто тебя сюда звал, кто пустил?
– А кто же меня удержит? – пожал плечами старик.
– А и ладно, без разницы, – махнул рукой царевич. – За стол пойдем, монах. Посидишь, выпьешь с нами. Скучно без компании.
Петр дернулся к двери – но словно наткнулся на невидимую стену: пальцы его никак не дотягивались до рукояти, тело не приближалось к ней ни на шаг.
– Куда же ты собрался, позорище мое? – вздохнул старик. – Дай хоть посмотрю на тебя, раз уж пришел.
– Что сие значит? Кто творит сие? Ты, старик, смотри, не шути! Ты что, колдун?
– Зови как знаешь, то мне без кручины, – разрешил старик. – А скакать перестань. В глазах мельтешишь.
– Что тебе от меня нужно? – Царевич наконец смирился и перестал рваться к двери. – Ты хочешь меня умертвить?
– Кому ты нужен, убожество? Что с тебя проку, дабы бояться тебя, добиваться смерти твоей? Устал я, засиделся у алтаря Московского, а уходить страшно. И оставаться страшно, потому как погибель земли русской видеть приходится. Мыслил ли Муромец Великий, когда алтарь мне передавал, старый Круг хоронил, а новый на силу благословлял, чем я за доверие расплачусь? Поначалу блюл, следил и за миром, и за алтарем, да вот промахнулся все же, проспал. Недоглядел, как дед твой, Мишка Романов, Неву шведам подарил. Серебро пожалел за службу давать, решил болотиной никчемной расплатиться. А те и рады…
– Как ты смеешь?! – кинулся на старика царевич. – Как ты меня назвал?!
– Что есть, так и назвал, – невозмутимо ответил гость, мимо которого непостижимым образом промахнулся мальчишка. – Дед твой за глупость и безволие на царствие был помазан, и потомки у него такие же. Не понимал он, что нет в мире никчемных земель, у каждой хоть какое-то, но богатство имеется. Где нивы густые, где воды чистые, где руды дорогие, а где и масло горючее. В болотах же приневских, на реке, остров есть. В любой день ветреный тихо на острове том, в любой мороз лютый – холода на том острове не замечаешь. Птицы перелетные любят на нем отдыхать, не протолкнуться на нем от них бывает. А коли человек на нем заснет – спит сутки сном беспробудным, а потом месяц свежим себя чует, ни днем, ни ночью отдыха не просит. На сем острове странном таится секрет силы земли русской. Непобедимости ратей ее, могущества духа ее, безграничности истории ее. Но не уберег Мишка тайного места, выкинул, как помои кухонные, – а шведы подобрали. Оттого и питается ныне империя свенская силами ворованными, покоряет народы ближние и дальние, границы что ни год раздвигает, и никто противостоять не способен их клинкам и воинам. Расцветает Швеция на силе тайной – да хиреет без нее Русь. Москва стареет. Почитай, шесть веков Круг наш земли словом и делом прикрывал, устали. А алтарь передать некому. Нет и не будет новой столицы, и Руси более не будет. Ползет на нее нечистый дух. Что ни дом – иноземцы в учителях ходят. Что ни боярин – в обновках западных. Царица полюбовника иноземного завела, ты с варягами вино распиваешь. Иноземцы хитрые богатство русское увозят, доспехи и мечи русские по весям себе на нищету скупают, да русских же еще уму-разуму поучают. Пришли крестоносцы подлые в самое сердце Руси – а набата никто не бьет, никто не встает на защиту веры отчей, души, правды русской.
