Лея Любомирская - Живые и прочие
Агген насупилась.
— Будут неприятности, — предупредила она. — И притом у нас.
— Я должен поговорить с людьми с верхних витков дороги, — сказал Филипп. — А возвращенные письма — хороший повод завязать знакомство.
— Для чего тебе с ними знакомиться?
— Для того, что мне необходимо узнать одну вещь.
— Ладно уж, — махнула рукой девочка, — выкладывай. Я теперь твой брат, так что ты можешь рассказать мне все без утайки и страха.
— Я должен знать, как называется эта страна.
— Я тебе уже сказала как. Это — Золотая Альциата. Гора, и королевство, и все, что на горе и в королевстве.
— Такого названия нет, Агген, — вздохнул Филипп.
Агген присвистнула, прямо как настоящий мальчишка.
— Ну ничего себе нет! Как же нет, когда вот она, гора, и ее название, и король наверху во дворце, и королевство вокруг нас и повсюду?
— Альциата — имя для своих, — объяснил Филипп. — Но должно существовать еще второе имя, для чужих. Для посторонних. Имя, которым Альциата обозначена на карте. На той карте, которую может увидеть любой человек. Видишь ли, Агген, у многих вещей по два имени. У людей и у стран, у городов и у озер. Одно имя употребляют внутри семьи или внутри страны, а другое имя знают те, кто смотрит на географическую карту. Во всем мире тайным является внутреннее имя, а явным — внешнее.
И только в Золотой Альциате дело обстоит ровно наоборот. Никто из жителей не может сказать, как называют Альциату чужие для нее люди… Меня даже пытались избить за то, что я задал этот вопрос.
— Ну надо же! — воскликнула Агген. — А может быть, не существует никакого особого внешнего имени для карты? Может быть, Альциата вообще не обозначена на этих ваших картах?
— Если и так, то я обязан исправить положение, потому что без Альциаты глобус будет неполон, — серьезно ответил Филипп.
— Это так важно?
— Да.
Агген ехидно прищурилась:
— Ты что же, вознамерился улучшить все ваше мироздание, создавая новые географические карты?
— Приходится, — сказал Филипп. — Потому что без них мир будет неполным и ущербным. Это как яблоко, от которого уже кто-то отгрыз кусок: все еще съедобно, но уже совсем не радует.
Агген немного поразмыслила над услышанным.
— Возможно, король знает второе имя Альциаты. — И шепотом продолжила: — На самой вершине горы, в самой высокой башне дворца он сидит на троне, все видит, всем управляет — и все-все знает… У него есть туфли с помпонами, и если выклянчить у короля один помпон, то исполнятся все желания.
— Ты думаешь, такое возможно — выклянчить помпон у короля? — усомнился Филипп.
— Знаешь историю про Мабонн? — отозвалась девочка. — Мабонн была дурнушкой или считала себя таковой (что на языке девочек и женщин одно и то же). Она добралась до короля разными правдами и неправдами, ну там лгала и переодевалась, ездила в бочке с пивом и притворялась гусыней — в общем, совершила много проступков. Наконец она предстала перед королем — вся облепленная перьями, одежда липкая от пива, лицо вымазано землей, рот кривой от вранья и дергается. Король спросил, что ей нужно, а она, не будь дура, попросила помпон. Ну король ей и дал помпон. Принес туфлю и собственноручно отрезал! Она бросилась бежать что было духу и бежала до самого нижнего яруса, а там стала пудриться, макая помпон в мешок с мукой, и сделалась первейшей красавицей!
— А что потом?
— Потом она вышла замуж за угольщика и нарожала кучу плаксивых и уродливых детей, — сказала Агген. — Но история, между прочим, заканчивается на слове «красавица».
— Понятно, — протянул Филипп. — А у тебя какие заветные желания?
— У меня их много, — отрезала Агген. — Для начала я хочу покататься с парольдоннерами и тем самым смертельно утереть нос Кахеран. Понятно тебе?
* * *Знатный человек гневается совершенно не так, как простолюдин. Простолюдин в своих бедах всегда винит судьбу, а знатный человек — какого-нибудь другого, менее знатного человека.
А хуже всего, конечно, когда знатный человек молод да еще вынужден гневаться втайне; тут в ход идут самые разнообразные предлоги вплоть до раздачи пощечин без всяких предлогов, лишь вследствие дурного настроения.
Вот почему слуги Айтьера боялись приносить ему завтрак: они слышали уже, как шваркнулся о стену серебряный таз для умывания, и видели умывательного слугу в слезах и мыльной пене, покрытого зуботычинами с ног до головы. Он выскочил из опочивальни господского сына и побежал, описывая круги по огромному дому, все выше и выше, к выходу, чтобы на крыше остудить очень красное лицо и прийти в себя от незаслуженной обиды.
Между тем Айтьер даже и помышлять не мог о завтраке. Он кружил по своей опочивальне, заученными движениями снимая со стен одежду и возлагая ее на себя. Полный костюм знатного человека развешивался по вечерам таким образом, чтобы одевание было плавным, круговым и непрерывным — своего рода танцем, который исполнялся дворянином лично для себя или для избранных свидетелей.
Затянув пояс с широкой пряжкой, Айтьер в последний раз сделал круг в опочивальне и ступил на винтовую лестницу, которая выводила на крышу.
Умывательного слуги наверху уже не было: его ожидали обязанности, так что он не мог долго предаваться своей праведной скорби. Айтьер, впрочем, о нем и думать забыл. Он подставил лицо утреннему ветерку, вздохнул глубоко и начал спускаться по внешней стене дома.
Потерять золотые письма Вицерии! Он и представить себе не мог, что такое когда-нибудь случится. Чтобы никто не увидел этих писем, не прочитал их хотя бы случайно, Айтьер постоянно носил всю пачку при себе. Тонкий диск лежал на его груди, и иногда Айтьер отчетливо слышал, как тихо гудит, как вибрирует вся пачка, отзываясь на стук его сердца.
Наверное, письма выпали вчера, во время крушения телеги. Нужно вернуться на то место и поискать.
Айтьер напустил на себя беспечный вид, подобающий юноше знатному и красивому, и быстро зашагал вниз по дороге.
Вот остался позади шестнадцатый виток и начался пятнадцатый — владения семьи Флодара, весьма знатной и богатой и к тому же издавна соперничающей с семейством Айтьера. Находиться здесь было небезопасно — в любой момент могли выскочить на своей телеге местные парольдоннеры с Флодаром или Альфеном во главе. Они во всем пытались превзойти Айтьера, и это им то удавалось, то не удавалось.
Айтьер, однако же, ни на чуточку не прибавил шагу, поскольку бежать сквозь владения соперников считалось неприличным. Наоборот, он даже замедлился немного, откинул голову назад и принялся сквозь зубы напевать.
