Лиланд Модезитт - Инженер магии
— Насчет целителей не знаю, я о ремесленной. Туда входят мастера, делающие разовые изделия на заказ, вроде моих игрушек. Не скажу, что от этого так уж много проку, но во всяком случае Спидларский Совет гильдейские жалобы разбирает, а взнос составляет всего несколько медяков в год.
— А ты входишь в гильдию?
— Иногда, когда доходы позволяют. Нынче времена трудные и зима холодная, так что не до жиру.
— Ладно. Спасибо тебе за сведения.
— Захочешь вступить, поговори с Хастеном, — говорит мастер, глядя на свой верстак. Там стоит деревянный фургончик и лежит поленце, из которого будет вырезан бык или лошадка. — Ну что ж, паренек, ступай. Больше мне тебе предложить нечего.
— Всего доброго, — тихонько говорит Доррин, склоняя голову.
— Спасибо. Благодаря тебе денек у меня сегодня поудачнее многих.
Мастер вновь берется за нож, а Доррин выходит в ветреный сумрак и вспрыгивает в седло.
LI
С помощью щипцов Доррин прилаживает железную полоску в паз, отмечающий нижнюю треть посоха, используя свое чувство гармонии, чтобы лоркен не обуглился от соприкосновения с горячим металлом. Железная скрепа прочно встает на место. Обливаясь потом, Доррин проделывает то же самое со второй, после чего опускает окольцованное металлом черное дерево в бак с водой. Потом, отхлебнув из кружки воды, Доррин берет щипцами первое навершие, помещает его в горн, раскалив до соломенной желтизны, надевает на кончик посоха и повторяет закалку. Все детали из черной стали на месте. Доррин кладет изделие на край очага и вытирает лоб тыльной стороной руки. Почти готовый посох светится чернотой, излучая гармонию. Однако полировать дерево и делать насечки на черной стали можно будет лишь после того, как посох охладится.
Ощутив в сумраке за горном чье-то присутствие, юноша оборачивается. В круг света вступает одетая в брюки и толстую куртку Петра.
— Чем занят?
— Да вот, — он указывает на результат своих трудов, — решил смастерить посох получше.
Девушка смотрит на окованное черное дерево и ежится:
— Он у тебя холодный, как звезды в зимнюю ночь.
Доррин молча убирает на полку щипцы и молот. Горн еще слишком горяч для того, чтобы вычищать сажу, а значит, заняться этим придется спозаранку.
— Знаешь, в каком-то смысле ты и сам такой же, — говорит Петра. — Люди находят тебя милым парнишкой, но снаружи ты холоден как лед, во всяком случае в сравнении с огнем, горящим у тебя где-то глубоко внутри. Надеюсь, твоя маленькая торговка окажется достаточно толстокожей, чтобы с этим справиться.
— Маленькая? Да она выше меня ростом и в плечах шире.
Петра внимательно разглядывает посох, избегая прикасаться к нему, а потом переводит взгляд на Доррина:
— Вижу, ты по-прежнему учишься. Матушка говорила мне об этом, а я не верила. Выходит, зря.
Полураспахнутая куртка открывает тонкую сорочку. Доррин видит набухшие под тканью соски.
— Ты зачем пришла?
— Отец велел приглядеться к твоей работе. Я ведь помогала ему — раньше, до твоего прихода. Но мне было трудно понять, чего он добивается. Папа без конца твердил, что нужно чувствовать железо, а я просто не могла взять в толк, о чем речь.
— Но почему ночью?
— Да так, не спалось. У меня было такое чувство, будто кто-то ковал мир. Каждый удар молота отдавался во мне эхом.
Быстрым движением головы она отбрасывает со лба вьющиеся волосы.
Под темным деревом и железом посох светится чернотой.
— Доброй ночи, Доррин.
Петра застегивает куртку, поворачивается и уходит.
Доррин принимается подметать кузницу, размышляя над услышанным. «Кто-то кует мир»...
Ну надо же выдумать такую нелепицу!
LII
— И как нам теперь улаживать дела со Спидларом?
— Отменить дополнительные пошлины, — звучит из середины зала чье-то предложение.
— Чья идея? — спрашивает Джеслек, обернувшись на голос.
Никто не отзывается.
— Если ты не дашь обогащаться спидларцам или Черным, наживаться станут хаморианцы или норландцы, — говорит толстый, лысый мужчина, сидящий в первом ряду. — А не они, так сутианцы. Торговля, она как вода: поток должен куда-то течь.
— Но почему бы ему не течь к нам? — вопрошает Джеслек.
— К нам... Это легче сказать, чем сделать.
— Может, сделаем пошлины на товары с Отшельничьего еще выше? — высказывается другой Белый маг.
— Куда еще? Они и так уже увеличены на сто процентов.
— Ну и что? Это же пряности, вина и предметы роскоши. Многие ли в Кандаре могут позволить себе носить их шерсть? Пусть люди раскошеливаются, а выиграет от этого не Нолдра или Хамор, а наше казначейство.
— А не пустить ли собранные пошлины на постройку еще большего флота?
— Пустить-то можно, но зачем нам столько судов? — подает голос Керрил.
— Чтобы прервать морскую торговлю с Отшельничьим, зачем же еще? — фыркает Джеслек.
— Триста лет назад это могло бы сработать, но после Креслина у нас не осталось ни судов, ни денег. Теперь от такой политики толку мало. Сейчас мы добились лишь того, что Отшельничий покупает наше — заметьте, наше! — зерно не напрямую у нас, а у норландцев. Они приобретают хлеб в Хайдоларе и кораблями переправляют на Отшельничий, а в обмен получают товары, производимые на острове. Конечно, островитянам зерно обходится дороже, чем раньше, но мы несем еще большие убытки, чем они.
— Насколько я понимаю, — вступает в разговор Ания, — по мнению Джеслека, нам жизненно необходимо лишить Отшельничий возможности вести морскую торговлю.
— В теории все это звучит прекрасно, — хмыкает лысый маг, — однако никому из наших предшественников ничего подобного сделать не удавалось. Неужто, Джеслек, ты и вправду думаешь, будто прежние Советы одобряли растущую мощь Отшельничьего? Может быть, они специально теряли десятки судов и тысячи солдат?
— Конечно, нет, — Джеслек хмурится, но тут же на его лице снова появляется улыбка. — Но пойми, сейчас Черные не могли бы использовать ветра, даже будь у них новый Креслин. А значит, нам нужно лишь посадить на суда больше магов.
— Сколько?
— Не так уж много, а это позволит установить надежную блокаду Отшельничьего. Норландцы не захотят терять суда. Торговля с островом того не стоит, — говорит Джеслек с самодовольным видом человека, нашедшего верное решение.
— Может и так, — пожимает плечами другой маг. — Представь Совету детальный план.
Совет переходит к обсуждению следующего вопроса, а Джеслек все еще улыбается.
Улыбается и Ания.
LIII
— Ну что ж... Попроси его...
