Тэд Уильямс - Скала прощания
Мириамель взглянула на одежду, затем снова на отца Динивана, лицо которого было рассеянно нахмурено.
— Не могли бы вы отвернуться, пока я переодеваюсь?
Отец Диниван недоумевающе посмотрел на нее, затем отчаянно покраснел, чем втайне развеселил Мириамель.
— Принцесса, простите! Как мог я быть так непочтителен? Пожалуйста, простите, я тотчас же выйду. Я за вами скоро приду. Тысяча извинений — это оттого, что мне приходится думать сразу обо всем сегодня утром. — Он попятился к двери и тщательно закрыл ее за собой.
Когда он вышел, Мириамель рассмеялась и встала с постели. Она стащила старую одежду через голову, вымылась, дрожа от холода. Скорее с интересом, чем с неудовольствием принцесса отметила, как загорели ее руки. Они стали похожи на руки матроса с баржи, подумала она удовлетворенно. Как бы ахнули ее камеристки, если бы увидели ее сейчас!
Вода была теплой, но в комнате было холодно, поэтому, закончив умывание, она поспешно натянула чистую одежду. Проведя рукой по коротким волосам, она подумала, не вымыть ли их тоже, но мысль о сквозняках в огромных коридорах остановила ее. Холод напомнил ей о юном Саймоне, который бродит где-то по снежному северу. Как-то, поддавшись мгновенному порыву, она отдала ему свой любимый синий шарф — жест, показавшийся ей таким жалким сейчас. Но ведь она сделала это от души: шарф, конечно, не спасет его от холода, но просто напомнит ему о том опасном приключении, которое они пережили вместе, и, может быть, придаст ему мужества.
Она нашла Динивана в вестибюле. Он изо всех сил старался скрыть свое нетерпение. Вернувшись домой, священник напоминал боевого коня, рвущегося в сражение. Он был полон нетерпеливого стремления что-то делать, куда-то идти. Он взял ее за локоть и мягко повел по коридорам.
— А где Кадрах? — спросила она. — Он пойдет с нами к Ликтору?
Диниван покачал головой.
— Я в нем больше не уверен. Я уже говорил, что не думаю, чтобы в нем было что-то злое, но он поддался слишком многим соблазнам. Это печально, если учесть, каким он был. Он мог бы быть чрезвычайно полезен. Тем не менее, я считаю, что не стоит подвергать его искушению. Он сейчас с удовольствием завтракает с некоторыми моими собратьями. За ним будут тихонько и незаметно наблюдать.
— Кем же все-таки был Кадрах? — спросила она, запрокинув голову, чтобы рассмотреть доходящие до потолка гобелены, украшавшие коридор. На них были изображены сцены Вознесения Эйдона, Отречения св. Вилдеривиса, наказания императора Крексиса. Она подумала об этих застывших фигурах с их широко раскрытыми глазами и обо всех тех столетиях, что они провисели здесь, пока мир Непрерывно вращался. Неужели когда-нибудь ее отец и дядя тоже станут изображениями на гобеленах и фресках, после того, как она и все, кого она знает, обратятся в прах?
— Кадрах? Когда-то он был святым человеком и не только из-за своего сана. — Диниван помедлил, прежде чем продолжить. — Мы как-нибудь в другой раз поговорим о вашем спутнике, принцесса, если вы простите мне мою неучтивость. Может быть, вы сейчас лучше обдумаете, что вам сказать Ликтору?
— А что его интересует?
— Все, — Диниван улыбнулся, голос его смягчился. — Ликтор хочет знать все обо всем. Он говорит, что это результат той ответственности, что возложена на его плечи Матерью Церковью, и его решения должны быть хорошо обоснованы, но я полагаю также, что он человек любопытный. — Он рассмеялся. — Он знает о бухгалтерском деле больше, чем писари в Санкелланской канцелярии, и я слышал, как он часами разговаривал о дойке коров с фермером из Озерного края. — Диниван посерьезнел. — Но сейчас времена действительно мрачные. Как я уже сказал, некоторые из моих источников не открыты даже Ликтору, поэтому все, что вы сообщите, будучи живым свидетелем, окажется чрезвычайно ценным. Он должен все это знать — не бойтесь рассказать ему абсолютно все, ничего не скрывая. Ранессин — мудрый человек. Ему лучше других известно, что движет миром.
Мириамели путь по этим бесконечным коридорам показался очень долгим. Только гобелены, да группки куда-то спешащих священнослужителей позволяли отличить один коридор от другого, поэтому она вскоре перестала ориентироваться. Огромные каменные залы были сыры и слабо освещены. Когда они, наконец, подошли к большой деревянной двери, на которой было искусно вырезано древо, она была рада, что долгий путь окончен.
Диниван на миг задержался перед дверью.
— Нам следует и дальше соблюдать осторожность, — сказал он, подводя ее к небольшой дверце в том же коридоре. Он толкнул ее, и они оказались в маленьком помещении, завешенном бархатными портьерами. В жаровне у стены горел огонь. Широкий стол, занимавший большую часть комнаты, был завален пергаментами и толстыми книгами. Священник оставил Мириамель греть руки у огня.
— Я сейчас вернусь, — сказал он, отодвигая портьеру на стене у стола. Портьера опустилась, и он исчез.
Когда по ее пальцам разлилось приятное тепло, она отошла от огня и обратила внимание на пергаменты, развернутые на столе. Они показались совсем неинтересными, полными цифр и описаний границ различных владений. Книги все были религиозного содержания, кроме одной, содержавшей гравюры странных существ и невообразимых церемоний. Эта книга лежала поверх других. Листая книгу, она обнаружила страницу, заложенную ленточкой. На ней было неуклюже сделанное изображение рогатого человека с выпученными глазами и черными руками. Испуганные люди собрались у ног рогатого; над его головой висела единственная на всем небе звезда. Глаза его, казалось, были устремлены со страницы прямо на нее.
Са Астридан Сондикциллес, прочла она подпись внизу. Звезда завоевателя.
Ее затрясло. От картинки повеяло на нее таким холодом, которым не веяло от сырых коридоров Санкеллана. Ей показалось, что это привиделось ей в дурном сне или что она услышала об этом в одной из страшных детских сказок. Мириамель быстро положила книгу на место и отошла, вытирая руки о плащ, как будто прикоснулась к чему-то нечистому.
Неясные голоса послышались за тайной дверью, через которую вышел Диниван. Она подошла поближе, силясь различить слова, но они были слишком тихими. Она осторожно отодвинула занавеску и увидела полоску света, проникающую из соседнего помещения.
Это была, по-видимому, приемная Ликтора, потому что она была украшена пышнее, чем любое помещение, которое она видела со вчерашнего вечера, когда проходила через пустые залы в полусонном состоянии. Потолки были разрисованы сценами из Книги Эйдона. Высокие окна казались кусками серою утреннего неба. За стулом, стоявшим посреди комнаты, висело лазоревое знамя, на котором были вышиты Золотая колонна и Древо Матери Церкви.
Ликтор Ранессин, стройный человек в высокой шляпе, сидел на стуле, слушая толстяка, одетого в похожее на палатку одеяние эскритора. Диниван стоял рядом, нетерпеливо шаркая ногой по толстому ковру.
— …Но в том и суть, ваше святейшество, — говорил толстяк. Лицо его лоснилось, а голос был хорошо поставлен. — В такое время нужно избегать нанесения оскорбления Верховному королю… Ну, сейчас он не в очень доброжелательном настроении. Нам следует тщательно обдумать свое высокое положение, а также нужно считаться с расположением всех тех, кто смотрит на Мать нашу Церковь как на источник умеренности и доброго влияния. — Он достал из рукава коробочку, что-то бросил в рот, и его толстые щеки на мгновение втянулись.
— Я понимаю, Веллигис, — сказал Ликтор, подняв руку и мягко улыбнувшись. — Вы всегда даете хорошие советы. Я бесконечно благодарен Господу за то, что он свел нас.
Веллигис слегка склонил голову в знак признательности.
— А теперь, с вашего позволения, — продолжал Ранессин, — я должен уделить внимание бедному Динивану, который пробыл в пути несколько дней. Я жажду услышать его новости.
Эскритор преклонил колена — нелегкое дело для человека его размеров — и приложился к краю голубого одеяния Ликтора.
— Если я только зачем-нибудь вам понадоблюсь, ваше святейшество, я буду в канцелярии до полудня. — Он поднялся и, плавно покачиваясь, покинул зал, по пути бросив в рот еще один леденец.
— Вы и вправду благодарны судьбе, что Господь свел вас? — спросил Диниван с улыбкой.
Ликтор, согласно кивнул:
— Это действительно так. Веллигис служит мне постоянным напоминанием, что Люди не должны принимать себя всерьез. Он желает добра, но так безмерно напыщен.
Диниван покачал головой.
— Я бы очень хотел верить, что он желает добра, но советы его преступны. Если и впрямь Матери Церкви суждено доказать, что она является живой силой, творящей добро, то это время настало.
— Я знаю, как ты переживаешь, Диниван, — мягко сказал Ликтор. — Но сейчас не время для поспешных решений, о которых потом будешь долго сожалеть. Ты привез принцессу?
