Константин Ветошко - Три грани рока
Отойдя от повозок подальше, он уселся на показавшийся удобным валун и стал с удовольствием созерцать окрестности. Какой-нибудь седобородый ученый, изучающий людское мышление, долго бы удивлялся, узнав, что в душе беспризорника осталось место для любви к прекрасному. Но это было именно так. Кель не был поэтом, но, как и они, он способен был увидеть в окружающей действительности нечто большее, чем привычные декорации. Его сердце давно зачерствело по отношению к большинству из людей, ведь от них он в жизни видел мало хорошего, но вот дикая, необузданная красота первозданной горной природы по-прежнему задевала какие-то струнки в его душе.
Кель полюбовался на ручей и представил, как весной он превращается в стремительный горный поток. Потом он неспешно направился в сторону уходящего вдаль извилистого тракта. По обеим сторонам дороги возвышались горы, поросшие густым лесом. Кель с наслаждением втянул полной грудью чистый воздух и замер. Ему почудилось, что порыв ветра принес с собой едва ощутимое зловоние. Этот запах был настолько мимолетным, что большинство людей сочли бы, что им просто показалось. Но выживание в трущобах учит осторожности, обостряет те животные инстинкты и чувства, о которых считающий себя венцом творения цивилизованный человек даже не догадывается.
Кель нарочито неспешно поднялся и двинулся назад к каравану, последние повозки которого только-только преодолели ручей. Умиротворяющий покой природы теперь казался гнетущей тишиной, и, подойдя ближе, он с удовольствием вслушивался в какофонию звуков, производимых караваном, но в то же время боялся, что из-за них не услышит свист стрел. Юноша ощущал, как за ним следит чей-то пристальный взгляд, хотя с равным успехом это могло оказаться и шуткой подстегнутого страхом воображения. Дойдя до своих, Кель сразу направился к командиру:
— Октат, отойдя чуть в сторону, я вроде бы различил какой-то подозрительный запах. Не оказалось бы по бокам от дороги засады, — юноша постарался придать своему голосу всю доступную твердость, опасаясь, что его поднимут на смех. Неопытный командир скорей всего так бы и поступил, но их отрядом руководил много повидавший на своем веку вояка, на собственной шкуре давно усвоивший, что осторожность лишней не бывает.
Октат подозвал к себе пожилого ветерана мрачноватого вида, руководившего охранниками каравана, и посоветовал ему отправить нескольких человек прочесать лес по сторонам от дороги. Тот недовольно зыркнул на старшего из пехотинцев, но вынужден был подчиниться: пока караван не миновал горы, императорский солдат имел полное право им командовать.
От повозок отделилось трое наемников, в том числе и тот лучник — ульд, который многих удивил своим присутствием среди охранников. Октат же, не теряя времени, отдал своим людям команду проверить доспехи и надеть шлемы. Многие наемники также последовали примеру императорских солдат и потуже затянули ремни амуниции.
Кель прислонил свой щит к боку одной из повозок и взял в руки свой арбалет.
— Как думаешь, есть там кто? — спросил он у друга.
— Надеюсь, что тебе просто показалось, — недовольно буркнул в ответ Торстен, надевший на одну руку щит, а вторую положивший на рукоять меча.
— Ну, уж нет. Надо мною тогда еще долго будут потешаться в отряде, — в голосе Келя сквозила тревога, он уже пожалел, что вообще поднял переполох. Но ему не суждено было оказаться в роли главной мишени для солдатских насмешек.
Неизвестные наблюдатели, похоже, поняли, что их обнаружили и, пока охрана внимательно все не проверит, ближе караван не подойдет. Никто не услышал ни звука, но словно по команде из леса полетели стрелы. Расстояние от повозок до первых деревьев было не меньше пятидесяти метров, но посланные на разведку трое охранников уже были вдвое ближе. Они упали сразу, пронзенные каждый несколькими стрелами. Ульд так и сжимал в уже мертвых руках лук, который не успел даже натянуть.
Стрелы посыпались и на караван. Расставить повозки так, чтобы укрываться за ними, не успели, и отряд оказался как на ладони у скрывающихся в лесу лучников. Стрелы летели не так уж чтобы совсем густо, но иногда особо меткая нет-нет, да и находила свою дорожку в доспехах, и хищное острие впивалось в вожделенную человеческую плоть. Раздались первые крики раненых.
Торстен не успел толком осознать, что начался бой, как в его щит уже вонзилась первая стрела. Справа от него раздался громкий стон, и, переведя туда взгляд, юноша оторопел. Схватившись за древко стрелы, торчащей из груди, на землю оседал Кель. Решение взять в руки арбалет и отставить в сторону щит оказалось ошибочным. Когда началось нападение, Кель еще смог послать болт куда-то наугад в тень деревьев и отбросить разряженное оружие. Но подхватить с земли щит он уже не успел, и вражеская стрела пробила кольчугу.
К счастью для каравана, октат не растерялся. Он сразу понял, что допустил ошибку, недооценив опасность и послав вперед разведку вместо того, чтобы сразу выстроить повозки в защитный периметр, а уже потом проверять, есть ли угроза вообще. Теперь неизвестные стрелки могли методично расстреливать караван, и единственным способом этому помешать было навязать им рукопашную схватку.
— Щиты поднять! Бегом к лесу! И шевелитесь, скаренные каракатицы, если вам жизнь дорога! — зычный голос октата заглушил даже крики раненых.
Услышав команду, Торстен не рассуждая, обнажил меч и ринулся вперед. Остальные солдаты поступили так же, а вот часть охранников каравана замешкалась. Когда до деревьев оставалась какая-то дюжина метров, норду попали в голову, но стрела лишь скользнула по шлему и бессильно закувыркалась по каменистой почве.
Словно стадо кабанов, закованные в броню солдаты вломились в молодой подлесок. Склон сразу забирал круто вверх, что сильно усложняло жизнь пехотинцам, несущим на своих плечах отнюдь не легкие доспехи. К счастью, чтобы обстреливать караван, нападавшие были вынуждены расположиться поближе к дороге, а не глубоко в лесу.
Едва забежав под кроны деревьев, Торстен столкнулся нос к носу с первым горцем. Совсем еще юный налетчик сжимал в руках лук с уже наложенной стрелой. Но сделать выстрел он не успел — тяжелый и длинный меч пехотинца разом разрубил подставленное в нелепом защитном жесте оружие и глубоко увяз в черепе паренька.
С трудом вырвав застрявшее оружие, Торстен едва успел развернуться и встретить нового нападавшего. Матерый горец, чьи виски уже тронула легкая седина, оскалив зубы, с диким криком кинулся на солдата. Ярость затуманила ему разум, и норд, легко приняв на щит удар секиры, отточенным движением рубанул ему по шее. Захрипев, горец упал, но даже перед смертью успел бросить полный боли и горя взгляд на тело убитого за несколько секунд до него паренька.
