Ольга Онойко - Дети немилости
Хоранцы вполне разделяли его мнение – прежде, когда терзали набегами нашу южную границу, разоряя нийярских виноградарей. Наблюдая за продвижением Эрдрейари, отец поставил перед Государственным советом вопрос об аннексии; вместе с советниками он счел спешную аннексию Хорана излишней и дозволил тейху принести особого рода вассальную клятву, подобную той, что двести лет назад принес восточный Царь-Солнце.
Принимал эту клятву уже я.
...Эррет дернула меня за рукав. Я встрепенулся, выныривая из размышлений. Окрест царил мир: солнце играло в листве, щебетали птицы, журчала река, и даже усердный танкист являл собой картину на редкость мирную. Прекрасная спутница моя беззвучно смеялась. Укоризненно покачав головой, она взяла меня за руку и потянула в заросли пышной акации.
Не стоило смущать певца.
Не плачь, душа, что погиб холостым,
Даже в голову не бери.
На моей могиле растут цветы,
Которые я дарил.
Сотня шуток в суме у злодейки-судьбы.
У меня их – три тысячи три!
На моей могиле растут грибы,
Которые я варил.
Веселую песню пропой сперва,
А там и слезы утри.
На моей могиле растет трава,
Которую я курил...
Так он пел, и, судя по всему, куплетов в песне было еще преизрядно.
Биение ключа народной мудрости прервал второй солдат, живой, который вылез из реки в чем мать родила и стал любоваться танком, обсыхая на ветру. Эррет беззвучно согнулась от смеха, зажимая рот, и сам я держался из последних сил. Право, если бы в такой час в кустах обнаружился ржущий как конь император, это было бы... невыразимо.
– Что, служба? – с пониманием спросил наконец живой.
– Угу, – не очень дружелюбно отозвался поднятый.
– Где ж тебя навернуло-то? – продолжал живой, усевшись на траву.
– В горах, – сказал певец, разглядывая свой танк. – Стояли мы... Вот как сейчас, у реки. На часах я стоял. Таянец, сволочь, вот как ты... на берег выполз, и кинжалом.
– Эх! – сказал второй без обиды. – А мы сидим в тылу.
– Дурак, – добродушно ответил орел Эрдрейари. – Радуйся, что живой. Живой много чего может, чего мертвому несподручно. Успеешь еще помереть и на передовой повоевать. На кой ты бабе своей – без мяса, но с орденами?
Припоминая все это, я засмеялся.
– Мори, – сказали мне в макушку; твердое бедро уютно легло под руку, маленькая упругая грудь ткнулась в ухо, когда Эррет уселась на подлокотник моего кресла. Я даже не удивился: Эррет умелица по части неожиданных появлений. Не теряя времени, я обернулся и, улыбаясь, перетащил ее себе на колени, помог снять промокший под дождем плащ. Эррет крепко обняла меня за шею, уткнулась лицом в плечо и вздохнула. Вид у нее был усталый и грустный.
– Эррет, – сказал я, перебирая мокрые волосы. – Что-то случилось?
Она прильнула ко мне.
– Нет. Не больше того, что уже есть.
– Что сказал тебе Лаанга?
– Ничего такого, что я не знала бы сама.
Я приуныл. Хуже манеры задавать риторические вопросы только манера говорить загадками.
– Обними меня, Мори, – сказала она. Я и так ее обнимал, но прижал к себе теснее; Эррет потерлась носом о мое плечо.
– Знаешь, Мори, – невнятно проговорила она, не поднимая головы, – несмотря ни на что, я рада, что я здесь и сейчас и могу любить тебя.
Я вообразил, что сказал ей Лаанга, и почти испугался.
– Эррет, – жалобно сказал я. – Меня что, скоро убьют?!
Она хрипловато захихикала, мало-помалу становясь прежней Эррет, погладила меня по голове и подергала за серьгу.
– Глупый, – сказала она. – Но тебя надо беречь. Как бы тебя не вздумали заменить кем-нибудь другим.
Тут уж я понял загадку. Эррет, как и Онго, меньше всего подходила для своей роли: судя по хроникам, обреченная сторона проигрывает из-за предательства Госпожи. Эррет не может предать Уарру физически, такова ее природа. Я оказался прав, предположив, что это система. Любопытно, однако, по какой причине я сам оказываюсь ее частью...
Мысль моя остановилась.
– Аллендор, – сказал я после недолгого молчания. – Аллендорцы подменяли исполнителей главных ролей. Но это ни к чему не привело. Воин пробудился.
Эррет вздохнула:
– Мы – настоящие.
– Но любого из нас Она может заменить кем-нибудь другим? – тихо спросил я.
Эррет отвела взгляд: глаза ее сделались холодными, стылыми, как ноябрьская вода.
...Глухая тоска, в которой дряхлеют чувства, истлевает воля, гниет разум; безразличие, смутно чудящееся позади, как чудится глубокому старику смерть. Отчаянное сражение Заступницы в средоточии неживой вечности, в сознании, что невозможно уберечь всех, ото всех отвести беду, всех увидеть счастливыми, – безнадежная битва с Ней.
Никто не свободен от Нее, и сама Арсет происходит от Ее сил.
Та, что любит выигрывать честно.
Это Ее игра.
Как? Как обойти западню, поставленную тем, кто настолько огромнее человека? Разве это возможно? «Хорошо, – подумал я. – Но маги, которые слишком близко, решились... Ведь это их замысел, Лаанги и Каэтана». Мне вспомнилось окно в Бездну, зияющее в покоях Лаанги, и помимо воли я задумался о том, как выглядит Высь. Каэтан оставил свою Башню, теперь она в руинах – минули века... он ушел по собственной воле, объединившись с бывшим противником в намерении прервать бесконечный цикл великих кровопролитий.
Сколько же они ждали?
«И понять их, – пришло на ум, – не проще, чем Матерей». Полагаю, человек, проживший двадцать тысяч лет, мало отличается от духа или божества. К чему великим загадывать нам загадки? Не лучше ли открыться и играть честно? Коли уж даже Она любит честные игры... Или именно поэтому? Но теперь вместо того, чтобы думать об Аллендоре и планах Лиринии, я думаю о Лаанге.
Проку от этого никакого.
Эррет молчала.
Я вздохнул.
– Эррет, – печально сказал я. – Что написано у меня на роже?
Она поглядела на меня искоса и шутливо нахмурила бровь.
– Меланхолия, – поразмыслив, ответствовала она, – и желание заморить червячка.
Она была бесовски права.
– Я не о том, – уныло сказал я.
– Я понимаю.
Последняя загадка великого некроманта казалась если не самой простой, то самой очевидной. Лаанга усмотрел некий смысл в тех знаках, которые Эррет после вспышки страсти написала на моем лице. Мы оба помнили их лучше, чем собственные имена.
«Корона Бездны», совершенно безобидный, несмотря на громкое имя, знак: он помогал человеку, облеченному ответственностью, повелевать другими в случае, если тот не чувствовал в себе достаточно сил и твердости. Перед встречей с высшими лицами государства я нуждался в нем как никто.
«Серебряная дорога», очищающая разум.
«Звездный доспех», знак защиты; превратить его в заклинание, как Данва, я бы не сумел, но знак имел силу и без того.
