Мария Семенова - Тайный воин
Второй поезд он выбежал встречать загодя и видел всё. Напуганных подростков и гордых котляров, уже не помнивших, как несколько лет назад сами здесь же топтались. Видел страшную казнь отступника и после этого три ночи не спал. Стоило закрыть глаза – мерещился самострел в руках трясущегося мальчонки. Потом жуть как-то заволоклась, отсягнула, зато с новой силой приступила досада. У самого Лутошки жизнь впереди намечалась что ни есть правильная. Скоро Лиска наживёт деток, вздумает отделиться, как положено старшему. Сам выстроит избу, сам будет в ней жить. А Лутошке, меньшому, не доведётся даже место облюбовывать для нового дома. Ему – сидеть на корню, ему – гоить родительский двор. В котором батюшка с матушкой ещё много лет ни единого гвоздя без великого спросу вбить не дадут…
Так жили деды. Так, по старинам, надлежало блюсти себя и внукам с правнуками.
Лутошка орудовал вилами, сбрасывая в зелёный пруд загаженный мох из собачника.
Почему верная жизнь в отчем доме была вроде каши из водорослей, которую скупая хозяйка даже солью не сдобрит? А неверная, как у мораничей, забывших семью и хозяйство, глядела праздничным столом, накрытым для пира?.. У кого совета спросить? У отца?
Так отец известно что скажет. Ещё по уху съездит. Чтобы вовсе думать забыл, которая тропка в Чёрную Пятерь лесом ведёт.
Сорное крушьё быстро намокало, расползалось в воде. Пруд был зелёным только по названию. Водоросли в нём жили всякие разные. Красная першилка, чтобы сушить её и размалывать вместо перца. Водяной горох – длинные бурые стручки, жареными напоминавшие мясо. И вилóчки рыже-лиловых листьев, сходных с дубовыми: озёрная капуста, волокнистая и невкусная, но сытная, особенно если сквасить. Лутошка воткнул вилы в землю, задрал голову, долго смотрел, как смешивается с туманом хвост тёплого пара, поднимающегося с пруда. В серых завитках возникали и расплывались чужие холмы, незнакомые лица, стены и башни… Всё то грозное, манящее, чему в Лутошкиной жизни ну никак не было места.
Он вздохнул, повернулся, потащил порожние саночки обратно в собачник.
Сквозь дощатую стену слышна была обычная пёсья возня. Тоненько кряхтели щенята, их мамка лакала из корыта, ссорилась с другой сукой, глухо порыкивал на обеих вожак… В привычный строй звуков вплетались женские всхлипы. Лутошка придержал шаг. Маганка, невестка. Ещё не стужилось ей, не сдружилось. Вот и убегает поплакать то к рыбному озерку, то в собачник… Лутошка напустил на себя важный вид и вошёл.
Будь он постарше, его предостерегли бы Маганкины охи и ахи, совсем не имевшие отношения к горючим слезам. Но не предостерегли.
Он увидел свою невестку жарко разметавшейся на куче свежего мха. Взгляд ошалевшего парня так и прикипел к молочно-белым ногам в знакомых подвёртках. На левой ещё держался верёвочный лапоть-шептунок, правый слетел, потерявшись во мху. Ноги вскидывались, сплетались на спине здоровенного белобрысого мужика… который был вовсе не Лиской.
Задранный подол… кика, сбитая с головы… Лутошка сперва шарахнулся прочь. Потом занёс вилы и с маху всадил все четыре рожна в белый, поджарый, прилежно трудившийся Лихарев зад.
Моранич рванулся молча и так, что у паренька древко выскочило из ладони. Лутошка отлетел, распластался возле дальней стены. Удар железного кулака едва не сломал челюсть. Маганка, пискнув, в одном лапте бросилась за порог. Лутошка приподнялся и увидел, что до взрослого имени не доживёт. Лихарь стоял против света, в свалившихся штанах, но всё равно огромный и страшный. По ногам обильными ручейками брызгала кровь. Вот замахнулся…
Вилы свистнули в полёте, пробили доски в вершке от рыжей растрёпанной головы. Не потому, что стень пожалел мальца или рука дрогнула. Он просто швырнул вилы подальше, недосуг было следить, куда улетят. Из боевой жилы с каждым толчком сердца рвалась кровь, он искал, как бы её запереть, а вилы, оставшиеся в руке, мешали ему.
Стень был опытным лекарем. Плох тот воин Владычицы, кто умеет лишь наносить раны, а повивать не горазд. Лихарь не оплошал и на себе.
Он знал, где кроются в теле боевые и чернокровные жилы, знал, где они ветвятся, дробясь на более мелкие. Пришлось мучительно и сильно давить пальцами прямо в паху, оскорбляя только что наливавшееся ликующей жизнью гоило. От боли темнело в глазах, но Лихарь давно привык терпеть боль.
Псы понимали беду, случившуюся у людей. Они рвали привязи, бросались, бешено лаяли.
Лутошка на четвереньках полз к выходу. Прокушенный язык распухал, в голове гудела зимняя буря. Он только понимал, что теперь не будет совсем ничего. Даже простой правильной жизни, казавшейся ему кашей без соли. Дорого он дал бы сейчас, чтобы всё стало как прежде. Стень сдвинулся с места, хромая, рыча, загребая мох. Лутошка снова понял, что жить осталось мгновение, но Лихарь прошёл мимо, едва ли заметив.
Он на своих ногах покинул собачник, влез сапогами в стремена лыж, побежал в крепость.
Знакомая тропка качалась и дыбилась перед глазами. Нужно было немалое мужество, чтобы так-то бежать… Срамно растаращив колени, спустив штаны, тяжёлые от багровых сосулек, а правая рука не может отделиться от паха, ловит ускользающий червячок боевой жилы…
На полдороге Лихарь трудно задышал, остановился, ему взгадило, он согнулся в приступе рвоты, уже сознавая, какую сотворил глупость. Раны были гораздо опаснее, чем помстилось в горячке. Следовало послать мальчишку за взрослыми да сразу свивать жгут из собачьего поводка. И никуда не идти самому, а гнать того же мальчишку в крепость за помощью…
Поняв это, Лихарь упал. Над ним, сбросив снег, освобождённо взмахнула лапами ёлка.
Вставать не было уже ни сил, ни желания. Какое-то время Лихарь просто лежал, примечая, как на краю зрения густеют и сливаются тени, а под серединой тела понемногу рушится снег. Тепло стало неотличимо от холода. Потом он всё же представил, как его здесь найдут. Заблёванного и без штанов. Смириться было до того невозможно, что Лихарь зашевелился. Снова придавил в паху заметно ослабевшего червяка. Стал подниматься…
Раскат
В синих редеющих сумерках мальчишки стояли у снежной, обросшей ледяными корками стены бывшего общинного дома. Держали в руках длинные беговые лыжи. За ночь погода успела перемениться. Пока шли в притон, меховые личины ощущались лысыми и неспособными обогреть. Сегодня они душили. Оттепельный воздух казался почти тёплым, но по приказу источника все лица были покрыты. Пора привыкать, объяснил Ветер. Мало ли чего может потребовать орудье во имя Владычицы. Сумей-ка вернуться в плящий мороз босиком, а летом – шубы не потеряв! Каждый нёс лук, тул со стрелами, нож и копьё, а в заплечной укладке – толстое одеяло, верёвки, лопату, пилу, топор, еду на два дня… По отдельности чепуха, но вкупе тяжесть приличная.
– Седмицу назад Лихарь здесь межеумков гонял, – сказал Ветер. – Лыжни́ца зрячая, не заблудитесь. На горке за оврагом я буду вас ждать.
Ребята начали разговаривать, нетерпеливо переминаться, он вскинул руку:
– Троим самым проворным будет награда!
Тут же вновь воцарилась тишина, источник прошёлся туда-сюда, не торопясь утолять любопытство мальчишек, потом с усмешкой проговорил:
– Скоро нас посетит моя сестра по служению. Её сопроводят ученицы… Так вот, троим из вас, кого я увижу самыми первыми, будет позволено прислуживать гостьям. Пошли!
Мальчишки ринулись так, словно их не по чужим зимникам за три овиди наперегонки послали, а в ближний амбар принести копчёного гуся. Потом, конечно, всё устроится как всегда. Сарынь собьётся в отряд, мелюзгу поставят в середину и будут меняться, по очереди торя путь. Но покамест молодые тела в восторге требовали быстрого бега, ребята галдели и неслись к околице кто во что горазд.
Правда, восторг длился недолго. Мороз успел уйти не только из воздуха. Лыжница в самом деле была отлично видна, но тучи, приплывшие из дальних далей, уже превратили крепкий снеговой панцирь во влажную и рыхлую мякоть. Весёлая гонка не задалась почти сразу. Какое веселье, если двинешь ногу – и вместо длинного летучего шага лыжа проваливается на две пяди вниз… да ещё прячется под россыпями льдистого бисера. Поди-ткось подними для нового переступа!
Сквара живо соскучился по лапкам, оставленным в притоне. Потом стал думать, чего на самом деле ждал от них Ветер. Чтобы явили послушание – и каково пришлось, таково бежали? А может, следовало явить сообразительность, вернуться за снегоступами, пока ещё недалеко отошли? Или другой раз, когда велят взять длинные лыжи, надо будет лапки приторочить на кузов?..
Пока ясно было одно: когда они разыщут мостик через овраг и еле живые вползут на нужную горку, учитель посмеётся. Вам, скажет он, не на девок глаза лупить, а у Инберна лишку каши выслуживать…
