Николаос - Пять ночей. Вампирские рассказки
Мне всегда нравилось в Бостоне — если можно так сказать, потому что я была здесь всего дважды. Нелогичное чувство, ведь по идее я должна была возненавидеть этот город навсегда. Будучи там впервые по приглашению родителей Алана, я совершила преступление. Второй раз — в прошлом году, по приглашению моей тетки-кровопийцы — тоже произошло кое-что, о чем я страстно хотела забыть. И вот теперь я снова лечу туда безо всякой надежды, что Бог наконец разлюбил троицу.
— Что Пенни делает в Бостоне? Открывает очередное казино? — спросила я у Джимми.
Мальчик из ФБР был так увлечен заоконным пейзажем (небо и облака, облака и небо),
что обрадовался моему вниманию без памяти.
— Нет, донорские пункты. Она уже набила в этом руку и только рада помочь тем,
кто не хочет тратить на это время.
— Прямо мать Тереза…
— Дагни, расслабься наконец. Она все-таки сестра нашего отца и…
— Сводная. И покойная.
— Это ничего не меняет. Признайся, ты же собирала о ней информацию в числе прочих, и ничего предосудительного не нашла. Она почти святая. К тому же любит тебя и хочет одного — чтобы ты позволила ей это доказать.
— Ну, считай, ты предоставил ей повод. Ладно, Джимми, я оставлю в покое светлую память тети Пенни, если ты обещаешь не доставать меня больше. Сестра она отцу или нет, застраивает мегаполисы донорскими пунктами или нет, отдает миллионы на благотворительность или нет — это ничего не меняет. Тут ты прав на сто процентов.
Джимми отвернулся, бормоча: «ОК», но в тот момент, когда я меньше всего ожидала,
вдруг щелкнул меня по носу.
— Тебя не беспокоит, что ты сама не меняешься с тринадцати лет, Дагни? Пора подрасти.
— Кто б говорил.
Хоть я и старалась сохранить достоинство своих двадцати восьми, но все же ущипнула его. Очень больно. И нельзя сказать, что не получила удовольствия.
Как только стемнело, Джимми повез меня в пентхаус казино «Санрайз», где остановилась Пенни. Я уже бывала здесь, и это придавало мне уверенности, рядом был Джимми и вообще опасаться вроде нечего. Я очень надеялась в этот раз избежать потрясений, что для натуры журналиста абсолютно иррационально, но я хотела.
Излишне и упоминать, что сбыться мое желание не могло просто по закону жанра.
Пенни обняла меня и провела за собой в комнату. Меня все еще слегка нервировала эта ее потребность все время касаться, но я не хотела быть грубой и терпела. Тем более что, насколько я поняла, это свойственно им всем — трогать, пребывать в постоянном контакте, тактильно ощущать друг друга, это признак комфорта и безопасности. Не знаю, зачем. Они ведь способны воспринимать и своих, и людей вообще без участия пяти чувств, но это мне нравилось еще меньше. Пусть уж лучше трогают, чем лезут в голову.
— Дагни, ты такая красивая, — Пенни усадила меня рядом, с другой стороны сел
Джимми. Они уже успели наобниматься еще на входе, и теперь он выглядел довольным под завязку. — Подожди… я знаю этот костюм. Он из коллекции твоей мамы,
прошлая весна?
— Угу, — сказала я, не зная, раздражаться мне или расслабиться. — Теперь скажи,
что он мне идет.
— Дагни… — подал голос мой брат.
— Она права, Джимми, ведь вы пришли по делу. Ты, наверное, очень занята, дорогая?
Я сделала усилие и посмотрела ей в глаза. Но прежде чем глаза я вдруг заметила,
что и она в мамином платье — в смысле, из ее коллекции. Прошлой весны. Оно понравилось мне тогда больше всего, и экземпляр был всего один — его купили без права на тиражирование. Непередаваемый цвет непалящего огня, открытые плечи и такая мягкая ткань, что руки с ума сходили… «Кленовый лист» оно называлось.
Любимое мамино платье, и должна признаться, ни на ком оно не сидело бы лучше и никому не шло бы больше. Пенни в нем была просто осенняя сказка, с волнами огненных волос по плечам и фарфоровой кожей, а глаза… Они были слишком светлыми, чтобы угадать цвет, а зрачок слишком крохотным, чтобы концентрировать внимание. Но главное в них было выражение, нечто такое, что вдруг заставило меня почувствовать вину.
— Я, наверное, веду себя ужасно, — произнесла я, и глаза у Джимми полезли на лоб.
— Да все в порядке, — Пенни улыбнулась, не разжимая губ, очень естественно. — Я знаю, ты не хотела.
— Она хотела, — сказал Джимми, и это у него получилось чуть ли не естественнее,
чем улыбка Пенни. — А все потому, что мы мало общаемся. Если бы отец не…
Мое чувство вины как ветром сдуло.
— Джимми, закрой рот. Ты же знаешь, что папа вообще не хотел втягивать нас в это и рассказал только по одной причине.
— И по какой же?
— Он думал, что мы уже взрослые люди и способны трезво оценивать ситуацию.
Пенни дотронулась кончиками пальцев до кромки моих волос, и я вздрогнула.
— Мне до сих пор больно это слышать, — сказала она тихо. — Больно все это. Я очень любила Алекса. И люблю. Мы с ним так редко расставались… может, потому что чувствовали, что однажды расстанемся навсегда?
— Давай к делу, Пенни.
Теперь я надеялась, что мне удалось ее ранить — хотя и близко не так глубоко,
как она ранила отца, когда ушла к Данте. Ее природа тут ни при чем, чисто человеческие, семейные разборки. Не знаю, что там у них произошло, и знать не хочу, но я и подумать не могла, что тридцать лет спустя мой папа, крепкий, как пуленепробиваемый щит, будет говорить о ней и плакать. И то, что она такая молодая и красивая, в то время как ему сделали уже две операции, а после третьей он, возможно, не сможет ходить. Я не могла ей это простить, не могла и все.
— Хорошо. — Она поднялась с места, легко, будто газовый шарф, подхваченный ветром. — На днях в нашем мире состоится одно выдающееся событие, которое тебя заинтересует. Даже быть свидетелем этому — большая честь, не говоря уже об участии.
— О чем ты говоришь?
— Дорогая, это слишком долго рассказывать, тем более я не уверена, что смогу объяснить это адекватно. Оно стоит внимания и тщательного подхода к… восприятию. Я с удовольствием сопровождала бы тебя сама, но по некоторым причинам не могу.
Я едва скрыла вздох облегчения. Хотя, возможно, и не скрыла.
— Мне не нужна нянька.
— Дело не в этом. Тебя просто не пустят без сопровождающего. Кто-то должен привести тебя, показать, ввести в курс…
