Денис Юрин - Тайны Далечья
– Кличь, паря, кличь! – рассмеялся мужик. – Да только где ж они, твои-то? Последнего дружка твоего, насколько мне ведомо, в городе уже давненько не видывали. Да и отколь ему здеся взятья?! Охраннички на каменоломне, поди, зоркие, псы злющие, а колодки тяжелые. Не сбежать ему оттуда, так и сдохнет с киркою в руке, если ужо не преставился… Да-а-а, – протянул мужик, оглаживая торчащую из-под тулупа бороду толстыми пальцами, – не сладко Нафаньке твому щас приходится… не пряно! А иных дружков у тя, горемычины, ни в городе, ни за его воротами нет и отродясь не водилось. Один ты, одинок, как ствол плюгавицы о чистом поле. Так что слухай, заморыш, башкою кивай, да не ерепенься попусту!
– А коль ты обо мне все знаешь, чего впустую имя спрашиваешь? – просопел парень, пораженный осведомленностью мужика да и тем, какой такой пустобрех языкастый сподобился так много о нем выболтать.
– Коль интересуюсь, значит, надобно. Не в этом суть!
– В чем же, позволь узнать? – настала очередь паренька усмехнуться.
– А в том, что убогий вроде тебя мне для дела надобен…
– Какого еще дела? Я коров доить не горазд, да и навоз из-под хвостов лошадиных выуживать не охотник. Не там ты, дядя, подручных себе искать взялся!
– Лыбься, заморыш, лыбься, – проворчал мужик, чьи щеки из красных стали пунцовыми, а толстые пальцы сами собой сжались в кулаки. – Если б не нужда в твоем мерзком промысле, я б те весь улыбальник попортил!
– А-а-а, – пуще прежнего развеселился Чик, – вот в чем разгадка! Что, дядя, решил соседушку какого обокрасть или убранство барской усадьбы покоя тебе не дает? Ну, сознавайся, кого обнести удумал?!
Рассвирепел мужик, но только взял себя в руки и наглость воровскую стерпел. Видать, не обойтись ему было без трудов парнишкиных.
– Красть ничего не требуется, да и риска в деле никакого, – произнес заказчик спокойно, как будто вор его ничем не обидел. – Сундучок один открыть нужно, он мне от бабки родной по наследству достался, а ключик запропастился куда-то…
– Эка задача, – хлопнул по голове ладонью Чик. – И ради такого ты в город приперся? Неужто сам догадаться не мог, как топор под крышку подсунуть да куда надавить?!
– Сундук тот старый, ценный и портить его ломкой никак нельзя! – не обращая внимания на снисходительный тон и презрительный взгляд собеседника, продолжил мужик. – Надобно сундучок аккуратненько вскрыть, ни стенок, ни самого замочка не повреждая. Я уж и сам пытался гвоздиком поковырять, да что-то никак… сведущий во взломе человек нужен!
– Вот как… ну так и иди к Хромому или к тому, кто тебя ко мне прислал! Неохота мне ради работенки плевой в глушь деревенскую по морозу тащиться. Доходу никакого, только одна морока да время упущенное!
– Ты сундучок мне вскрой, а я уж не обижу! – между пальцами мужика внезапно появился золотой, появился, поманил парня блеском и тут же снова пропал. – День туда, день обратно, четверть часа работы, и золотой твой! – глядя парню в глаза, прошептал мужик. – Я ж хоть и лапотник, но не дурак. Я ж понимаю, что и за неудобство платить надобно… Ты не ерепенься, соглашайся, в городе об эту пору работы доходной не сыскать, а мне с вашей воровской братией якшаться долго невтерпеж, да и к тому ж тебя, как лучшего по замкам посоветовали, а повредить сундучок даже в малости я ой как не хочу!
– Ладно уж, – немного подумав, кивнул Чик, – прогуляюсь до твоей деревушки, если, конечно, сани у тебя есть… Неохота валенки пехом стаптывать…
– Есть, милок, есть, у меня много чаго найдется… – ухмыльнулся мужик, и что-то очень недоброе было в той ухмылке.
* * *
Мужик не соврал, сани у него взаправду имелись, да при такой кобыленке шустрой, что не успел Чик и глазом моргнуть, как они уже за воротами городскими оказались. Не терпелось деревенщине домой возвратиться. Ждали его там, видать, дела важные, а может, города он не выносил. Но только выехали путники тут же, в ночь, светлой дороги не дожидаясь.
Тепло и уютно было парню на мохнатой овчине да под двумя сверху наброшенными тулупами. Хоть тучный мужик добрую часть саней занимал и паренька к самому борту прижал, но все же приятно было воришке, куда лучше, чем в смраде винных паров кабака сидеть иль где-нибудь под забором мерзнуть. Злыдень Мороз пощипывал лишь лицо, подустал старикашка за день, и сквозь мех к плоти живой пробраться уж не мог. На ясном черном с отливом синевы небе блестели мелкие точечки звезд, и одиноко висела луна, ярко освещавшая пустынный ночной тракт. Красиво было вокруг, мерно скрипели полозья, а поскольку возница разговорами парня развлекать не собирался, самое время настало тому сладко уснуть.
С пару раз закрывал глаза Чик, многократно позевывал, но вредный сон все не жаловал. Тлел в сердце парня уголек тревоги и постепенно в жаркий костер разгорался. Чуял воришка подвох, но не мог понять, в чем он, да и посещение деревни не таким уж безоблачным виделось. Не любил Чик крестьян и все, что с ними связано, ненавидел даже запахи сельские, поскольку детство среди полей да лесов провел, и воспоминания те были далеко не из приятных.
Раннего детства своего парень не помнил, а родителей с прочей родней никогда и не видывал. Был он беспризорным сиротой и, как водится, на базаре городском и в его окрестностях мелочами всякими промышлял: собирал объедки, в хламе одежку подыскивал, а уж коли повезет, то и кошель тощий незаметно у ротозея какого стащит. Люто карали в городе за воровство – ни старых татей, ни малых совсем не щадили. Но голод, как известно, – не тетка, когда в брюхе урчит и кишки в узелок завязываются, на любой риск пойдешь, лишь бы боль унять.
Парню долго везло, года два, а то и три он не попадался, поскольку были пальчики его тоненькими и чуткими. А коли подводили ручки проворные, то шустрые ножки быстро давали стрекача, и не угнаться за мальцом было ни обворованному ротозею, ни стражникам. Гладко дело воровское поначалу шло, да вот только однажды сплоховал парень, не в тот карман на базаре залез. Стиснули его пальцы не рука живая, а стальные клещи. Костяшки захрустели, и боль была страшной. Оказался очередной ротозей деревенским кузнецом, обладали его руки могучие и завидным проворством, и нечеловеческой силой.
Изловил воришку кузнец, но стражникам подоспевшим не отдал. По законам тогдашним становился любой, вора поймавший, хозяином жизни преступника, а лиходей превращался в раба. Вот и взял кузнец паренька в услужение да в деревню свою повез. Десять долгих лет, аж до пятнадцати годков работал воришка денно и нощно не покладая рук: пас животину всякую, на огороде сорняки выпалывал, за дровами в лес хаживал, в дому прибирался и прочую работу грязную делал, что кузнец строгий и его жена сварливая сыновьям своим не поручали. Но не только труд каждодневный огорчал Чика. Сыновья кузнеца его ради забавы били, да и детишки соседские глумились не отставали; взрослые щедро презрительными взорами, а порой и плевками одаривали. Одним словом, рос паренек изгоем, хоть и среди людей, и только в пятнадцать лет улыбнулась сиротинушке удача.
