Виктор Ночкин - Тварь из бездны
Ральк неуверенно взял девушку за руку — прикосновение оказалось необычайно приятным, маленькая ручка Сирины была мягкой и теплой. Она не стала отнимать ладонь, а улыбнулась и заглянула Ральку в глаза — снизу вверх, из-под неуклюжего капюшона.
— С тобой хорошо, — объявила девушка. — Посидишь у нас, а? Ну хоть немного...
— Ладно, — кивнул солдат. — Конечно.
Еще за пару кварталов до жилья Сирины они услыхали крики. Больше орала Терена, изредка в ее трубный голос вплеталась хриплая брань. Молодые люди переглянулись и прибавили шаг. Вот и дом. Терена, уперев мощные руки в бока, загородила вход, а перед ней — под дождем — топтался среднего роста коренастый мужчина с перевязанной рукой. Подойдя ближе, Ральк разглядел и Торкера-младшего, под глазом у парнишки наливался свежий синяк. Прислушавшись к перепалке, стражник понял, что Терена уже одолела и теперь снисходительно позволяет высказаться побежденной стороне. Коренастый, опустив глаза, бормотал:
— Да разве же я не знаю… Конечно… ну, то есть, если бы я мастера Торкера не уважал, я бы мальца и вовсе в ученики не взял бы! Кого б другого, а мастера Торкера сыну — не отказывал, верно же? Но он же, стало быть, пацан-то — с ножом на меня! Разве порядок?
— Не порядок, — согласилась Терена, — а фингал кто ему поставил?
— Так потом же! — снова вскинулся было краснодеревщик, но под суровым оком сердитой матери снова сник. — Он сперва ножом меня, стало быть, ну а потом уж я не сдержался…
— Он первый, мам! — наконец подал голос Торкер-младший. — Он мне подзатыльник…
Тут же здоровенная красная ладонь Терены с размаху опустилась на многострадальный затылок парнишки.
— Он — наставник твой! Молчите, мастер, молчите! — краснодеревщик покорно подавился новой репликой. — Он тебя уму-разуму учить должен! А когда надо — и подзатыльник может дать! Вот как я сейчас!
Каждая фраза сопровождалась взмахом пухлой ладони, но Торкер был уже начеку и неизменно увертывался, крутясь вокруг толстухи. Наконец Терена сообразила, что избранная ею тактика к успеху не ведет и, опустив руки, заключила:
— Ну, вот что. Поладим-ка мы с вами миром, мастер. А?
— Да я что, — забормотал краснодеревщик, радуясь предоставленной возможности высказаться, — я же со всей душою… Со всем почтением к уважаемому мастеру Торкеру, супругу, стало быть, вашему… Да только после нынешнего не смогу я парня учить, невозможно…
— Ладно, — милостиво кивнула Терена. — Из учеников мы его выпишем. Пусть мой старик ему другого наставника ищет. И денег мы с вас не возьмем за нынешнюю неделю, за ученический труд. Уж не держите на нас зла, мастер.
— Да разве ж я… Я же как всегда — к мастеру Торкеру с огромным же почтением… Ну, если так, если миром поладим, так я пойду. Не буду, стало быть, мешать семейству… Вот и доченька пожаловала… Пойду я, стало быть…
Ральк только теперь заметил, что мастер краснодеревщик, оказывается, снял шляпу, беседуя с Тереной. И лишь уходя решился нахлобучить свой колпак на промокшую плешь. Суровая теща будет у Ралька…
***
Шагая под дождем, Ральк под беззаботную болтовню Сирины размышлял, как и что он скажет матери девушки, но скандал у порога совершенно сбил его с мысли и нарушил весь продуманный план. Когда краснодеревщик удалился, Терена оставила позицию в дверях и Сирина с Ральком зашли в дом, при этом Торкер младший попытался проскользнуть рядом с ними. Не удалось, мать ухватила парня за шиворот и поволокла, не обращая внимания на протесты, по коридору. Открыла дальнюю дверь и зашвырнула сына внутрь, сурово молвив:
— Посиди-ка в кладовке, пока отец не вернется.
С этими словами она заперла дверь на щеколду и обернулась к молодым людям. Ральк смущенно топтался в дверях, он, как положено кавалеру, помог Сирине снять накидку и теперь мял мокрую одежду в руках, судорожно подыскивая слова. Но ему снова не пришлось ничего говорить. Едва Терена покончила с приведением в исполнение приговора Торкеру-младшему, ее лицо тут же прояснилось. С приторной улыбкой толстуха объявила:
— Вот и славно, что вернулись, детки! Скоро старик наш заявится, поужинаем вместе. Ты ведь не торопишься, мастер Ральк?.. — и тут же, без паузы. — Конечно, не торопишься! Старик мой сказал, на службу только к утру, куда тебе торопиться! Ты же холостяк, дома не ждет никто!..
— Так я…
— Вот и посиди с нами, чего тебе одному-то дома мыкаться.
— Скажешь тоже, дома, — фыркнула Сирина. Ральк не успел ответить, а девушка наловчилась вставлять реплики в непрерывный поток рассуждений матери. — Он на постоялом дворе комнату снимает, верно, Ральк? Вот женится — куда молодую жену приведет? А?
Сирина расхохоталась, а у Ралька в груди почему-то стало холодно. Никогда он не боялся — ни в море, на борту «Гнева Фаларика», ни в фенадских горах, когда на гномов с отрядом ходил… А сейчас где-то у горла свернулся тугой комок и медленно-медленно заскользил вниз… Что ж она говорит… Тут Терена, запнувшаяся было на полуслове, подхватил:
— А ну и что ж такого? Все когда-то молодыми были, все начинают как-то… И ничего! Вот сперва у нас поживете, оглядитесь, друг к дружке примеритесь, а если что — мы со стариком поможем, подскажем. А потом, глядишь, и собственное жилье присмотрите, голубки. А пока вон — на втором-то этаже комнату вам освободим, я уже все обдумала… Я так мыслю, что сперва кровать нужно новую, потом еще…
Толстуха говорила и говорила, а холод в ральковой груди рассасывался, таял, словно сосулька под лучами весеннего солнышка, солдат почувствовал, как помимо воли уголки губ растягиваются в улыбке… Улыбаться Ральку было так же непривычно, как и испытывать страх. Он прислушивался к новым ощущениям и думал, что теперь придется привыкать. За себя-то он не боялся никогда, а вот за Сирину, за ее родню, за их дом… За их с Сириной дом… И улыбаться он тоже привыкнет — точно, привыкнет. И все будет хорошо.
Сирина ткнула его в бок кулачком:
— Да что ты скалишься! Нет, он стоит и лыбится, как дитя малое! Ты вообще собираешься моей руки просить или нет? Ты…
А Ральк стоял и улыбался. Новые ощущения ему, пожалуй, нравились. Определенно, нравились. Точно. За спиной хлопнула дверь — вернулся Торкер. Ральк оглянулся все с той же непривычной улыбкой и смущенно пожал плечами. Смущаться он тоже, пожалуй, не умел. То есть смущался, конечно — но неумело.
— Папа! — заявила Сирина. — Он не просит моей руки!
— Прошу, — все с той же глупой ухмылкой глупой выдавил из себя Ральк. — Прошу я!
Торкер очень серьезно оглядел командира с головы до ног и махнул ручищей:
— Отдаю тебе свое невинное дитя. Храни ее и береги, как я хранил и берег! Вот видишь теперь, каково мне приходилось в этом доме? А раз видишь, то идем-ка выпьем, что ли. Выпьем — полегчает, уж я-то знаю, каково с моими бабами дело иметь… Не успели же вы без меня тот кувшинчик из «Медного гроша» прикончить?
