Аня Сокол - На неведомых тропинках. Шаг в темноту
В бабкином речитативе явно проскользнуло «чудище поганое», и я с какой-то необъяснимой гордостью поняла: она не молится, а перебирает ругательства.
По телу явиди прошла дрожь, встопорщенные чешуйки стали смыкаться. Пашка метнулась в сторону, уронив хвостом стул, шипение стихло. Обратное превращение мы встретили тишиной, даже у старушки кончились ругательства. Подруга невозмутимо надела обратно туфли, подняла стул и села. Печать на руке бабки потухла.
— Извини, — буркнула явидь, ставшая девушкой. — Я немного не в себе.
— Я заметила.
— Ты не понимаешь, — она повернулась, выдохнула, на что-то решаясь, и выдала: — Я отложила яйцо.
Святые, лучше бы шипела. Новость сама по себе… Ну, непростая, и как реагировать, я не поняла, но явно не умиляться и спрашивать, кого она больше хочет, мальчика или девочку. По правде, об особенностях размножения нелюдей я слышала в первый раз и, надеюсь, в последний.
— Отец — Константин, — добила меня девушка.
— Еще новости есть? — уточнила я.
— Он пропал!
— Еще бы, — внезапно сказала бабка, — сбежал, стервец. Хотя, если ты и ему показывала крокодилью рожу… — она замолчала и стала о чем-то усиленно размышлять.
— Отлично, — резюмировала я. — Поздравляю! От меня что требуется?
— Съезди со мной на стежку в Иваньково.
— Зачем?
— Вот и Ефим заладил: зачем да зачем. Я должна что-то сделать, понимаешь! Должна! Он раньше там жил. И ушел. Бросил все без объяснений. Хранитель говорит, нет там ничего, без нас караваны охотников за приключениями туда-сюда ходят.
— Может, он прав?
— Может, — Пашка встала, — но съездить со мной ты можешь?
Если бы кто-нибудь сказал мне, что приму участие в поисках черного целителя, я бы назвала его дураком. Или пророком. Ситуация напоминала ту, в которую угодила я летом, когда понимаешь, что идти не следует, да и окружающие твердят о том же, но не идти не можешь. Иногда, несмотря на все доводы разума, выбора у нас нет. Теперь глупости совершала явидь, а я составляла компанию.
Волга замерзла, и с берега на берег люди перебирались на своих двоих, невзирая на таблички, запрещающие это делать и ежегодно расставляемые службой спасения. Наша цель не требовала подобного героизма. Она требовала идиотизма. Стежка была на этом берегу. Я поставила машину на то же место, что и Веник. Кусты завалило снегом по самую макушку, с реки дул пронизывающий ветер, поземка вилась вдоль дороги. Зима выдалась снежная, она каждый год такая выдавалась. К удивлению служб города, в этом плане ничего не меняется ни тридцать лет назад, ни сейчас. Тропинка была прежней, так же притягивала и уводила между двумя снежными отвалами. Ее никто не чистил ни от снега, ни от листьев, веток, мусора, но ветер безвременья справлялся с этой работой лучше человека, вдыхая и выдыхая снежные вихры, словно живое существо, заточенное в сказочный ледяной плен.
— Сколько у тебя сегодня? — спросила Пашка, первой спускаясь к реке.
Мне не надо было уточнять, что она имеет в виду, воспоминания о переходах на своих двоих у меня не самые радужные.
— Уже три, но на машине, — я шла следом, — еще пару я как-нибудь выдержу. Заночевать можно и в городе, а в Юково завтра вернуться.
Явидь кивнула и больше не оборачивалась. Найдем что-нибудь или нет, но она не успокоится, пока не вернется целитель. Если вернется. Язык не поворачивается ей сказать, что я надеюсь на обратное.
Вечер человеческого дня стал сменяться молочной мутью тумана. По позвоночнику пополз холод, не имеющий к погоде ни малейшего отношения, мы вошли в переход. Пашка шла размеренно и спокойно, не замедляясь и не ускоряясь, не смотря по сторонам, и, если бы я рванула в non sit tempus, она бы ничего не успела сделать. Пока до полной потери контроля было далеко. Я мысленно проигрывала припев популярной песенки и не поднимала головы от дороги, стараясь ступать след в след за подругой. Наверное, все дело в мыслях, потому как ни малейшего желания бросить все или остаться в безвременье я не ощутила. Сейчас отчаяние глодало не меня, а Пашку. Но магии перехода нелюдь не по зубам, они слеплены из другого теста. Да, было жутко. Да, тихо, как всегда. Да, хотелось закончить все побыстрее. Но как только мелькнула первая паническая мысль о вечности конкретно этого перехода, мы вышли к деревне, к тому, что когда-то было ею.
Оставшись без жителей, без хранителя, стежка не схлопнулась в один момент, как бывает, а сдавала свои позиции каждый год, месяц, день, час. Безвременье откусывало от нее по кусочку, стирало дома, поглощало дороги. Так будет до тех пор, пока здесь не останется того, что не по силам уничтожить даже nonsit tempus, того, что было здесь с начала времен — нитка, соединяющая миры, дорога и больше ничего. Так было, пока сюда не пришли люди, звери, ведьмы и демоны, пока не основали поселение. Возможно, этому месту еще повезет.
Дома остались лишь вдоль центральной улицы. Они не разрушались от старости, не ветшали, не гнили рамы и двери, лишь проступила легкая ржавчина на петлях, скобах и замках. Стены заметены снегом до половины, блестели на солнце грязные стекла окон, в нашей тили-мили-тряндии еще не миновала середина дня. Из дымоходов не вился теплый дым. Со всех сторон к последним следам жизни, когда-то кипевшей здесь, приближался лес, взрывая корнями фундаменты домов, разламывал стены и выбивал окна ветками-лапами, обнажая врастающие в землю печи, ведра, столы, стулья и кровати. Это и есть настоящие зубы времени, неотвратимо перемалывающие все на своем пути. Здесь некому останавливать их, нет людей, нет хранителя, нет волшебства жизни.
— Что мы ищем? — спросила я.
— Вон его дом. — Пашка указала на одноэтажную деревянную постройку с голубыми ставнями и флюгером в виде оскаленной морды неизвестной зверюги на крыше.
— Мило, — я подошла ближе, — уверена?
— Да. Костя из тех, кто любит поболтать в постели. Я рассказов о прежних временах наслушалась на все будущее.
Чем ближе мы подходили, тем больше казался дом. Центральная часть — бревенчатый сруб и два крыла более поздней постройки. Дверь приоткрыта, и внутрь намело немало снега. Пол пошел буграми. Весной все это растает, потечет, впитается в темное дерево, высохнет, и доски покоробит еще больше. При входе сохранились вешалка — доска с загнутыми гвоздями и лавка, то ли обувь ставить, то ли сидеть. Ни обоев, ни штукатурки, ни электричества, этот дом был построен очень давно, когда о подобных изысках не подозревало даже человечество.
Большая центральная комната, про такую бы сейчас сказали «в футбол можно играть». Белая печь, теперь уже относительно белая, все успело отсыреть, стул без ножек, темные потолочные балки. Никого. Ничего. Тишина.
