Дмитрий Емец - Маг полуночи
– Отдай эйдос! – грозно потребовала она, открывая и закрывая рот.
– Кого отдать? – непонимающе прошептал Басевич.
– Скажи: «Я отдаю эйдос и отказываюсь от всех прав на него!» Повторяй! – совсем уж угрожающе прошипела селедка и подплыла по воздуху к самому носу очеркиста. К ноздрям селедки присох кружочек лука – и этот-то кружок, довольно заурядный во всех отношениях, теперь почему-то особенно пугал Сергея Тарасовича.
– Нет!
– ЧТО?! Я ТЕБЕ ДАМ «НЕТ»! Я ТЕБЯ В МАСЛЕ СВАРЮ! А НУ ПОВТОРЯЙ ЖИВО! – страшно тараща глаза, загрохотала селедка.
– Я отдаю эйдос и отказываюсь от всех прав на него! – заикаясь, повторил Басевич, не задумываясь о значении произносимых слов. Он балансировал на ватных ногах и больше всего желал, чтобы наваждение исчезло.
– Умничка! – одобрила селедка. – Полдела сделано. Еще фразочку, умоляю: «Я согласен на вечное заточение моего эйдоса в дархе!..»
– Я согласен… на вечное заточение в дархе, – ничего не понимая, громко произнес Басевич.
– Эйдоса, роднуля! Эйдоса! Не пропускай слов! – подсказала селедка.
– Эйдоса, – послушно повторил Басевич.
– Мерси! Думаю, сойдет!.. Ах, алеутский бог, ты у меня просто лапочка! Такой сговорчивый, роднуля! – умилилась селедка и благосклонно кивнула отрезанной головой.
В следующий миг куски рыбы осыпалась в тарелку, а возле стола, там, где тень от занавески падала на английскую плотную клеенку с маками, возник невысокий мужчина с мятым лицом и сутуло выпиравшими лопатками.
Подойдя к пораженному Басевичу, человечек повис у него на шее и, сморкаясь от умиления, троекратно расцеловал его в обе щеки.
– О! Польщен, очень великодушный подарок! И всего-то пять минут работы сейчас и минута утром! Обожаю интеллигентов! Шесть минут за все про все! Селедкой настращал, рявкнул – и все, дело сделано: пакуйте груз! – восторженно сказал он и залопотал совершенный вздор.
Перепуганный очеркист смутно уловил, что ему жалуются на невыплату процентов комиссионерам. Обладатель мятой физиомордии характеризовал это архисвинством и хамством в квадрате. Однако по той жадности, с которой он говорил о процентах, и по тому, как он морщил и без того скукоженное свое лицо, ощущалось, что странный посетитель Басевича существо хотя и жалкое и пришибленное, но на своем уровне хитрое и пронырливое.
Еще раз расцеловав Басевича пропахшими рыбой губами, незнакомец решительно протянул руку и… запустил ее прямо в грудь к очеркисту. Не было ни крови, ни боли. Все происходило как во сне. Басевич с ужасом наблюдал, как рука, войдя в его тело почти по плечо, что-то нашаривает там.
– Ишь ты! Завалилась куда, под самые печенки! А я уж испугался, кто до меня уволок! – радостно сказал человечек некоторое время спустя, извлекая руку из груди очеркиста.
На миг Басевичу показалось, что в ладони у комиссионера что-то блеснуло остро и прощально. Крошечная, не больше спичечной головки, голубоватая точка, которую мятолицый тщательно упрятал внутрь развинчивающейся пуговицы на рукаве своего видавшего виды пальто.
Басевичу стало горько и грустно, хотя реально он не ощущал пропажи. Легкие дышали, сердце билось, желудок исправно переваривал питательную кашицу, мозг бодро щелкал логические задачки. Организм не заметил исчезновения эйдоса.
Получив, что ему было нужно, комиссионер зашаркал к выходу, но, сделав несколько шагов, хлопнул себя по лбу и обернулся.
– Ах да, совсем забыл! Ежели после смерти путаница какая возникнет, мол, эйдос куда дел, то-се, непорядок какой – скажешь, мол, мой эйдос записан за Тухломоном! Они там поймут, не впервой! – деловито пояснил он.
Посетовав еще разок на низкие гонорары и оставив застывшего теоретика искусства стоять в кухне, мятолицый комиссионер вышел на лестничную площадку и аккуратно прикрыл за собой дверь.
* * *На лестнице Тухломон достал маленькую записную книжку и с наслаждением поставил жирный крест. Затем, не удержавшись, потер от удовольствия желтоватые ладони.
– Еще один! – пробормотал он с особой значительностью и, крайне довольный собой, стал спускаться по лестнице. Комиссионеры обожают заплеванные лестницы, одежду, обувь и все прочее, что сближает их с лопухоидами и позволяет быть хоть чем-то, вместо того, чтобы быть ничем.
Он спустился до третьего этажа, как вдруг что-то заставило его испытать острую тревогу. Внешне все было нормально – пятна солнца на лестнице, исписанные баллончиками стены, но чутье подсказывало: что-то не так. Осторожный комиссионер попытался телепортировать, прозаично провалившись сквозь выложенный плиткой пол подъезда, но магия почему-то не сработала. Тухломон, прекрасно разбиравшийся в таких вещах, понял, что его элементарно взяли под колпак. Блокировали всю его магию. Где-то здесь, на стенах или потолке, в пестроте нацарапанных гвоздем бестолковых узоров, скрывалась зловещая руна, перечеркивающая все его способности. Такие руны во множестве наносили в мире лопухоидов стражи света, стремившиеся ограничить власть посланников мрака. Надо было найти руну и стереть – найти срочно, пока не стало слишком поздно. Если руна была старой – не страшно, он сотрет ее. Опаснее, если руна появилась недавно и сделавший это страж света все еще где-то поблизости…
Принюхиваясь и приглядываясь, Тухломон медленно стал спускаться. В этот миг он больше походил на напружинившуюся рысь, чем на истасканного комиссионера. Взгляд его скользил по стенам. Пещерные откровения на тему личной жизни, чьи-то любовные признания, вдавленный в штукатурку окурок. Где же она, в конце концов? Тухломон уже начинал тревожиться, как вдруг что-то точно царапнуло его глаз. Вот она, руна света – маленькая, но четкая, похожая на острый росчерк пера!
Подкравшись, комиссионер поспешно присел и протянул указательный палец с длинным и острым ногтем, собираясь всего одной лишней чертой нарушить идеальную целостность руны. Однако за мгновение до того, как его ноготь коснулся руны, кто-то невидимый бесцеремонно толкнул его ногой в плечо.
Комиссионер покатился по лестнице, считая пластилиновой головой ступеньки. После одиннадцатой ступеньки падение замедлилось, и он проехал спиной по чему-то относительно ровному.
«Площадка!» – сообразил Тухломон, открывая глаза и вправляя вмявшийся нос. Он попытался встать, но ему в грудь уперся пристегнутый к флейте штык.
– Не двигаться, не моргать, не дышать! Пальцами на ногах не шевелить! Глазными яблоками не двигать! Магию не применять! – рявкнул кто-то, материализуясь посреди площадки.
Над Тухломоном склонился плечистый молодец с правильным носом и тонкими губами. Это был Пуплий, страж из Дома Светлейших. После случившегося недавно конфуза, когда он со скандалом арестовал старшего хранителя света, по рассеянности не ответившего на вопросы стражи, Пуплий вместе со своим напарником Руфином был отстранен от охраны Дома Светлейших и отправлен на патрулирование в лопухоидный мир.
