Вадим Крабов - Заговор богов
— О, Добрейшая! — испуганно взмолилась кормилица, воздев руки. От яркого сияния, коим Рус предусмотрительно окружил голову богини, она жмурилась и была вынуждена опустить свой взор на область живота. — Не казни! Я выполнила все, что говорили мне твои жрицы! Я же не посвящена тебе, не губи мою душу! Я не хочу идти к даркам!!! — на последних словах губы женщины задрожали и она прокричала их сквозь истеричные слезы. Потом взяла себя в руки и заставила себя посмотреть в лицо Лоос. Рус поразился — на него глядела типичная азиатка!
Образ богини плодородия в это время жил своей жизнью:
— Если ты объяснишься, то, возможно, я тебя пощажу, — безразлично-невозмутимо потребовала Лоос или, как догадался Рус, для этой женщины — Ланья.
— Да, да, да! Я объясню, я все объясню! — Если бы «китаянка» смела, то упала бы ниц и принялась целовать подол длинной белоснежной туники, вырастающей прямо из сочно-зеленой травы. — Он не ел мое молоко, Добрейшая! А в присутствии других людишек я не могла применить Силу к этому отродью!
— Как?! Разве ты не научена извлекать Силу незаметно?!
— Конечно, Добрейшая! Нужна свежая капелька крови, — женщина стонала и говорила скороговоркой, стараясь быстрее оправдаться. Но постепенно её речь замедлялась. — У нас не было ничего колющего — все отбирали. И кровь желательно от умирающего брать… А где твой живот, Добрейшая? — тема сменилась так резко, так неожиданно, что Рус невольно зауважал злодейку.
— Я должна перед тобой отсчитываться, смертная?! — мир закружился вокруг двух женщин. Зеленоглазая взяла кареглазую за голову, резко подняла её на уровень своего лица, чуть не оторвав от тела, и заглянула «китаянке» в глаза. Той показалось — прямо в душу.
Тем не менее, женщина стряхнула сковавшее её оцепенение и взмолилась, что есть силы зажмурившись от страха:
— Ты не Добрейшая Ланья!!! Неизбежный! Молю, спаси меня от исчадья иного мира!
— Ха-ха-ха, — зловеще хохотнула лже-Ланья и с такой силой сдавила голову своей противнице, что та заорала так громко, как не кричала никогда в жизни. Она могла бы легко заглушить шум ниагарского водопада, если бы находилась в реальном мире.
— Заткнись! — скомандовала «богиня» и губы женщины слиплись. Как та ни старалась, разлепить их более не могла. — Я убью тебя прямо здесь, выпью твою душу, высосу досуха! Ты будешь вечно испытывать такой ужас, что бездны твоего Неизбежного покажутся тебе слаще чертогов настоящей Ланьи! — и зеленоглазая «женщина» плавно перетекла в коротко стриженного выбритого сероглазого мужчину одетого в странную и страшную темно-серую одежду, испещренную тонкими светло-серыми полосами, несомненно, имеющие магический смысл: именно классический костюм — двойка, приправленный белоснежной сорочкой и лазурным галстуком в мелкий белый горошек, более всего остального поразил и напугал жительницу империи Муль, подмастерье ордена Сумрака. А смена человеческой внешности, пусть и резкая, не растянутая на декаду, её не удивила. Этой хитростью овладели даже глупые ланитки, пришедшие в их предгорный орден почти четыре года назад.
— Где. Мой. Сын. — после этих слов женщину скрючило от боли. Терзало, как ей думалось, каждую клеточку её тела. С поправкой на образование — каждую мельчайшую частичку. А серые глаза мучителя бесстрастно и безотрывно смотрели в карие глаза бледной женщины, которые могли моргнуть только в одном случае — если она согласится ответить.
Душа Руса страдала вместе с отражением души безымянной женщины. Он испытывал ничуть ни меньшую боль. Хозяин всего окружающего, ощущающий каждый местный атом, как часть самого себя, — не мог сделать другому больно, заставить страдать того, кто полностью подвластен тебе, кроме как через самого себя. Он помнил собственные рабские страдания и никому их не желал. По крайней мере, не в горячке боя и не в припадке ярости, от которой он в данный момент тщательно отгораживался. Не рвать же женщину на части?
«А почему бы и нет?! — злобно подумал Рус. — Она моего сына, мою жену убивала, а я?!», — он бы точно заставил себя оторвать колдунье голову, если бы её переполненные болью глаза не моргнули. Русу заметно полегчало и он разрешил «китаянке» заговорить, одновременно избавляя и её, и себя от страданий.
— О-о-х… — с наслаждение выдохнула она. Втянула воздух, зажмурилась и вдруг резко распахнула глаза. В её взоре читалась такая твердость, что Рус то ли с облегчением, то ли с досадой понял — дальнейшие пытки бесполезны. — Ты — враг нашего мира, — убежденно, непритворно-пафосно заявила она. — Можешь пытать меня сколько хочешь, но своего выродка ты больше не достанешь — он плывет далеко, туда, куда ты не доберешься! Ты, иномировая тварь… — дальнейшее Рус не слушал. Он на самом деле оторвал ей голову, после чего отправил отражение обманутой, но твердой в собственных убеждениях души.
Сразу после этого, Рус спешно представил образ помощника Гелинии, Таганула, и материализовал его в паре шагов от себя. Торопился, чтобы напарница не успела рассказать тому о случившемся.
Таганул получился статуей — точной копией человека, которая, спустя десяток ударов сердца, ожила. Рус восхитился силой воли допрашиваемого — долговато тот оживал, наверное, его душа противилась «отражению» — процессу, который Рус по земной привычке упрощенно представлял, как фотографирование или съемку видеокамерой с последующей передачей информации в «глубины души», в собственную вселенную.
Изваяние изменилось за один неуловимый миг: раз — и стоящая фигура превратилась в наклонную, будто поднимающую с земли что-то тяжелое; два — человек еле заметно дрогнул, повернул голову в сторону Руса и плавно, но в то же время быстро обернулся округ; три — Таганул бросился на врага, в полете меняя азиатскую внешность, уже не удивляющую Руса, на тело натурального крупного волка.
Рус рефлекторно увернулся и из любопытства, на время забыв даже о судьбе сына, остановил трансформацию чужого тела ровно на половине: голова, передние лапы, грудь — стали уже вполне волчьими, покрытыми густой длинной черно-бурой шерстью, а вот задняя часть тела до сих пор оставалась человеческой. Создание повисло на пике полета — примерно на уровне Русовского лица. Пасынок Френома хмыкнул, удивляясь «откуда он мог взять Силу? И почему ей не пахнет?», обошел оборотня — неудачника, немилосердно ковыряясь в нем невидимыми руками, и понял — дело в «испорченной» крови с мощными эманациями Смерти, как раз такой, из которой состояла лоосская структура: и живой, и мертвой одновременно. Вернее, теперь он не предполагал а знал совершенно точно — структура являлась продуктом совместного творчества.
