Вера Камша - Сердце Зверя. Том 1. Правда стали, ложь зеркал
— Вынужден отказаться, — развел руками Робер, — к десяти должен быть во дворце.
— Ох уж эти маршальские обязанности! — скорчил рожу Валме. — Где был мой разум, когда я по доброй воле полез в ошейник?! Барон, как вы думаете, что на меня накатило?
— Скука и праздность, мой друг, — незамедлительно откликнулся Капуль-Гизайль. — Две сестры, что влекут неразумных за горизонт. Если б вы всерьез занялись музыкой или изучением антиков, вам бы не захотелось вдыхать ароматы придорожных трактиров и слушать звон клинков…
— Думаю, вы правы, но как эти сестры порой надоедают! — Валме рассмеялся и подхватил Робера под руку. — Идемте же! Засвидетельствуем почтение дамам, сколько бы ножек и хвостиков у них ни было! Готти, верни барону пряжку и возьми пряник… Вот так. Умница!
В этом доме не огорчались и не задумывались, даже составляя заговоры. Капуль-Гизайли жили единым мигом, ничего не оставляя про запас. Это не было благодатью и не было покоем, но на Изломе покой невозможен. Робер рассмеялся, глядя, как барон, склонив голову в паричке и выпятив губы, изучает обмусоленную пряжку. Вернувший добычу Готти басовито гавкнул, вильнул пушистым обрубком и устремился в глубь анфилады. Барон вытер руки платочком и позвал камердинера. Валме потянул Повелителя Молний вслед за псом, болтая о львиных собаках и нагрянувших к Коко чудаках, отрицающих не только Создателя, что еще можно понять, но и старину Валтазара!
— Они уморительны, — утверждал Марсель. — Представьте, они тащат со стола не только вино, что не ново, но даже рафианскую воду. Я думаю, это от избытка отрицания…
Бывший любовник Марианны ничуть не переживал об утрате своих позиций в золотистом особняке, он вообще был человеком добродушным и совершенно не злопамятным. Приглядевшись как следует к свежеиспеченному послу, Робер понял, что злиться на него еще глупей, чем на Клемента. Валме-Ченизу угрем выскальзывал из неприятностей не потому, что был трусом или негодяем, он просто не понимал, что война, присяга, любовь, наконец, — это серьезно. Любопытство гнало его вперед, но едва требовались хоть какие-то усилия, граф-виконт с обворожительной улыбкой ретировался. Если его вынуждали, он доставал шпагу, которой владел более чем недурно, но предпочитал заканчивать дело миром и попойкой. С Валме было на удивление легко, и Робер понимал престарелую урготскую принцессу, усыновившую бездельника.
— Не понимаю я ночных дежурств. — Покончив с философией, Ченизу перескочил на караульную службу. — Бодрствовать в обществе хорошенькой дамы естественно, но в обществе солдат и начальства?! И еще эти ваши переодевания… Четырежды в сутки менять штаны и камзолы, причем в строго определенном порядке! Не иметь выбора в одежде и распорядке дня — это сущий ужас. Дипломатия предпочтительнее, хотя Алве и его новому порученцу нравилось воевать… Что ж, каждому свое, но мне вас сегодня жаль.
— Только сегодня? — усмехнулся Робер.
— Если завтра вы снова займетесь глупостями, я вас снова и пожалею. Вместе с баронессой. Слишком часто покидая тех, кто вам искренне рад, вы рискуете. К вашему отсутствию могут привыкнуть. Я вас предупреждаю, если вы еще не поняли.
— Теперь понял, — кивнул Эпинэ и внезапно добавил: — Прошлой ночью покончил с собой Фердинанд Оллар. Повесился.
— Неприятно, — посочувствовал Валме, — но закономерно. Берите бокал. Вы знали покойного?
— Видел. — Раз пять до мятежа и трижды после. Во время отречения, на эшафоте, на суде… Те, кто считал Фердинанда ничтожеством, имели к тому все основания. Еще вчера Робер думал так же, но теперь бывшего короля стало жаль. Покончить с собой — трусость. Как правило — трусость, но Оллар трусил, когда пытался выжить. Умерев, он развязал руки и регенту, и Ворону… Воевать за отрекшегося короля тяжело, другое дело — ребенок.
— Фердинанд был добрым, — Марсель поднял бокал, — а добрый король — это страшное зло. Если он не в Рассвете и при нем нет подходящего злодея. И все-таки жаль…
— Жаль, — эхом откликнулся Иноходец. Фердинанд был добрым и слабым, и еще он родился не в той семье, сам мучился и другим мешал. Робер тоже занял чужое место, и тоже не по своей воле. Все, чего хотел Повелитель Молний, — это перевалить ношу на более подходящие плечи, а таковых все не находилось… Разве что Левий, но встречи с кардиналом под личным запретом Альдо, как и встречи с Катари. Сообщат ли сестре о Фердинанде? Решать Левию, но лучше не скрывать…
Прыжок завидевшего возлюбленную Готти оказался роковым. Пес лишь слегка задел Робера, но этого хватило. Красное вино залило не только пол, но и камзол Валме. Тот покачал кучерявой головой и достал платок.
— Судьба наказывает нас за неуместную чувствительность. — Глаза Марселя придирчиво разглядывали пострадавший рукав. — В жестокое время надо смотреть не в прошлое, а по сторонам. Душа моя, Готти нанес вам очередной ущерб.
— Готти не первый щенок, разливающий в моем доме вино, — Марианна была в любимом платье Робера — лимонном с черной отделкой, — вам ли это не знать?
— Готти сожалеет, — заверил хозяйку и окружавших ее кавалеров Валме, — но его оправдывает то, что им движет любовь. Причем трагическая.
— Какое счастье, что мы, в отличие от собак, не стеснены ростом в холке, — вмешался Тристрам. Командующий Гвардией был пьян и смел, как и положено паркетной нечисти в доме куртизанки. Вышвырнуть? Если даст повод, пожалуй…
— Вы ошибаетесь, эр Мартин. Людям размеры мешают больше, чем животным. — Марианна наклонилась и поставила скулящее сокровище на пол. Эвро задрожала и сделала Готти большие глаза. Львиный пес склонил расчесанную башку и вывалил язык.
— Вы, наверное, говорите о карликах? — Тристрам засмеялся и покосился на сменившего туфли барона. — Сударыня, это поправимо. Всегда можно выпрячь пони и запрячь… иноходца.
— Мне кажется, баронесса имела в виду иное различие. — Непонятно как забредший к Марианне Дэвид с неприязнью покосился на сменившего Джеймса болвана. — Двуногим мешает размер состояния. Или души. Или совести…
— Не следует преувеличивать их влияние, — изрек некто длинноносый и незнакомый. — Здоровый зов плоти всегда заглушит голос разума, а то, что вы называете совестью, любовью, душой, — досужие выдумки. Кто-нибудь видел эти субстанции? Нет. Потому что их не существует. Есть порожденные выделениями внутренних желез страхи и желания, которые невежды именуют чувствами. И есть разум, отличающий нас от скотов.
— Вы так полагаете? — надул губки Капуль-Гизайль. — Но ваши доводы говорят о сходстве людей и скотов, а не о различии. Дорогой Эпинэ, позвольте вам представить барона Фальтака и его… единомышленника господина Сэц-Пьера. Барон написал философский трактат и собирается его издать.
