Мария Семенова - Истовик-Камень
Он и теперь, сидя верхом на рычаге ворота, начал взывать к тени бессмертного Тагиола:
Есть и ещё одно чудо средь тех, что Богами
Созданы для украшения лика земного,
Нам же, творение зрящим, – на радость и диво…
Низкий голос Пса немедленно отозвался из мрака, который был прозрачен для его глаз, а для слепнущего арранта – совершенно непроницаем:
Это – вода. Говорливый ручей под горою,
Там, где душистым шиповником скалы увиты,
Капли дождя, что мы в детстве ловили в ладони,
Маленький пруд, где весёлые вьются стрекозы,
И сокрушительный вал океанского шторма…
– Друг мой, рассказывал ли я тебе о самотёчном винте?..
– Да. Воде кажется, что она всё время течёт вниз, но на самом деле она поднимается.
– Этот способ изобретён вовсе не мною, у нас в Аррантиаде им пользуются с незапамятных времён, но Церагат не стал меня слушать, даже когда я принёс действующую модель. Этот невежда сказал, что предпочитает действовать по старинке: на его век, мол, хватит. А ведь самотёчный винт, вращаемый одной лошадкой или осликом, заменил бы все эти вороты, на которых работаем мы с тобой и другие несчастные!..
Серый Пёс молча слушал его возмущённые речи. «Вот что делает с человеком учёность. Небось ни разу не помянул предательства Церагата, из-за которого мы здесь оказались. Но самотёчного винта ему до сих пор не может простить…»
– А вот тебе другой способ поднимать воду наверх, – продолжал Тиргей. Воодушевившись, аррант выпрямился на своём неудобном сиденье, его руки по давней привычке что-то строили в воздухе, оживляя рассказ. – Этот способ вообще не требует усилия животного или раба, нужна только бурная подземная речка вроде тех, которые тут в изобилии. Представь, брат мой!.. Река направлена в дудку, проложенную каменотёсами. Дудка перегорожена дверцей, и мощная пружина стремится открыть её против течения. Поток сильнее пружины, он увлекает дверцу и захлопывает её. Но воду, словно разогнанную повозку, невозможно сразу остановить! И она исчерпывает своё движение, устремляясь в трубку, уходящую вверх!..
Он помолчал, успокаивая дыхание, чтобы не раскашляться.
– Но когда вода утихомиривается, пружина превозмогает её неподвижный напор, и дверца вновь открывается. И так раз за разом – до бесконечности!.. – Тиргей помолчал ещё и виновато сознался: – Это я уже изобрёл сам.
«Вот только я никогда не увижу, способно ли работать начертанное моим мысленным оком. Даже в модели. Не говоря уже про большое устройство для промывки руды… Да о чём я! Я его и нарисовать-то теперь вряд ли смогу. А ведь надеялся, трижды глупец, что меня за него на свободу отпустят…»
Венн спросил:
– Вы, арранты, все такие учёные?..
Тиргей даже рассмеялся.
– Что ты! Мой отец и старший брат так и остались неграмотными. Они мостили дороги, зарабатывая деньги, чтобы я смог учиться. Они хотели, чтобы я сделал то, чего не удалось им… – Он вдруг о чём-то задумался, вздохнул и после долгого молчания проговорил совсем другим тоном: – Друг мой, брат мой, я хочу тебя попросить… Так повелось, что из нас двоих чаще я подчиняюсь твоей воле, чем ты моей, но, во имя слезы Вседержителя, что растопила камень со следами Прекраснейшей!.. Умоляю, послушайся хотя бы однажды! Я встану перед тобой на колени, если это тебя убедит!.. Когда надсмотрщики решат меня добить, пожалуйста, не пытайся меня защитить…
Серый Пёс промолчал. Но Тиргею показалось, что ворот заскрипел пронзительнее и резче. «Хоть бы смазывали его, что ли…»
– Потому что теперь мой черёд завещать тебе нечто такое, что не удалось сделать мне самому. Мы с тобой хотели получить свободу, так? Мы выбрали неправильный путь. Свободу, как и честь, не крадут, не покупают и не берут в дар. Её можно только завоевать… – Подумал и докончил: – Помнишь, что я тебе говорил? Про Истовик-камень?.. Я его не нашёл, сколько ни пытался. А ты – сможешь…
Серый Пёс насторожился, заметив свет факела и одновременно услышав наверху чьи-то шаги, приближавшиеся к яме. Привычная настороженность едва не побудила его дать знак арранту, чтобы скорее слез с ворота и сделал вид, будто крутит его… Но шаги принадлежали Гвалиору, и венн успокоился.
Скоро с неровного края упала верёвочная лестница, и молодой нардарец спустился на дно.
– Здравствуй, Пёс… – шепнул он и сунул в руку венну большой ломоть хлеба. Почти половину пресной белой лепёшки из тех, которыми питались надсмотрщики. Даже с остатками масла. Кто-то из вольнонаёмных бросил её, не доев. А Гвалиор изловчился украдкой подобрать и принести сюда.
– Тиргею отдай, – сказал Пёс.
– У меня и для него есть. Я сегодня богатый.
– Здравствуй, Гвалиор, – подал голос аррант.
Надсмотрщик подошёл к нему и вручил такой же добротный кусок. И вправду богатство, сущий праздник, далеко не всякий день перепадавший двоим голодным рабам! Венн принялся жевать, заставляя себя не спешить и стараясь не обронить ни крошки. У него дома пекли совсем другой хлеб. Чёрный хлеб, пышный, ноздреватый, душистый, способный целую седмицу лежать в коробе не черствея…
Здешний беззаконный народ был способен только вот на такие лепёшки. По людям и хлеб! Хотя, если разобраться, хлеб-то ни в чём не был повинен. Такие уж руки его испекли, а потом бросили наземь…
Гвалиор между тем осветил своим налобным фонариком напарника венна, сидевшего на рычаге, и то, что он увидел, ему весьма не понравилось. Это был почти бесплотный призрак того полного жизни Тиргея, что лазил за ним, пьяницей несчастным, в Бездонный Колодец. Рыжие кудри учёного и так-то были сплошь побиты безвременной сединой, но теперь они ещё и заметно редели. Да и завитков, некогда по-аррантски крупных и тугих, как будто сделалось меньше… Гвалиор пригляделся… Так и есть! Волосы арранта постепенно переставали курчавиться. Надсмотрщик внутренне содрогнулся. Он сам видел однажды, как распрямились волосы недавно умершего: вместо шапки крутых завитков на погребальную подушку расчёсанной паклей легли безжизненно-вялые пряди… Да. Озеро Каттая дышало воистину смертью. Безликой, неосязаемой и безгласной…
Гвалиор вытащил из-за пазухи фляжку.
– На, выпей. Станет теплее.
Тиргей кротко улыбнулся и протянул руку мимо фляжки.
– Спасибо…
Тем временем возле венна закрутилась в воздухе большая, с голубя, летучая мышь. Когда-то все они казались ему одинаковыми, но теперь он выучился их различать. Этот молодой самец был доверчивей и любопытней других. Он не пытался уволочь у Пса еду, но всякий раз, когда тот брал в руки кусок, подлетал, садясь иногда на самый рычаг ворота, и внимательно наблюдал. Сначала венн прогонял его: «Самому мало!» Потом однажды увидел, как аррант предложил зверьку крошку, а тот съел. «Если у тебя живот не принимает, мне бы отдал», – зло подумал Пёс, но тотчас устыдился. В памяти всплыли сказания мудрых старух о Великой Ночи, длившейся, как известно, тридцать лет и три года. О том, как звери выходили из заметённых снегом лесов к жилищам людей в надежде на пропитание и тепло – и люди с ними делились…
С тех пор венн всякий раз протягивал пещерному летуну на ладони крохотную толику пищи. Тот пока ещё страшился брать прямо с руки, опасаясь подвоха. Серый Пёс клал ему крошки на бревно ворота. День ото дня маленький охотник садился всё ближе…
Гвалиор упёрся ладонями в ворот, налёг и начал толкать, давая Псу короткую передышку. Он всегда так делал, когда ему удавалось их навестить.
– Скажи, что за работы происходят поблизости? – спросил надсмотрщика Тиргей. – Мы всё время чувствуем сотрясения…
– Штрек новый рубят, – отозвался нардарец. – Выше уровнем. Жила там одна очень хитрая, с другой стороны подобраться хотят. Только камень очень уж ненадёжный. Всё время глыбы вываливаются.
Тиргей с досадой хлопнул себя по колену.
– Взялись всё-таки!.. Ох, накличут беду! Говорил же я и Шаркуту, и Церагату – там такого обвала можно дождаться…
Всем троим вспомнилась давняя история с двадцать девятым уровнем и огненными опалами. Но вслух о ней не упомянул никто. Распорядитель и старший назиратель сами в опасный штрек точно уж не полезут. И надсмотрщиков не пошлют. А жизни рабов, чьей кровью будут политы добытые камни, для того и другого значат очень немного…
Серый Пёс слушал молча. Он несколько раз бывал под обвалом. Дважды ему удавалось ощутить грозное напряжение нависших слоёв и вовремя отскочить прочь, выдёргивая с собой напарника – безногого калеку. Один раз их всё-таки накрыло, и Пёс полсуток простоял на четвереньках, удерживая придавившую глыбу, – пока их с халисунцем не откопали. Собственно, откапывали не их. Жила там была уж больно хорошая, и её не захотели терять…
Венн отнял от бревна одну руку, щипнул чуть-чуть хлеба и протянул плясавшему в воздухе зверьку. Тот быстрее заработал крыльями… и Серый Пёс впервые ощутил прикосновение его коготков. Пушистое чёрное тельце так и не опустилось всей тяжестью ему на ладонь, перепончатый летун ещё не вполне утратил настороженность, но острая мордочка всё-таки ткнулась в руку человека, схватив угощение. Зверёк перелетел на бревно и стал чинно есть, придерживая кусочек когтистыми сгибами крыльев… Серый Пёс вспомнил собак, живших у него дома, вспомнил своего любимца – косматого кобеля знаменитой веннской породы, огромного, небрехливого волкодава, наделённого редкой свирепостью и благородством… Ну то есть как сказать – «своего»? Венны рода Серого Пса полагали, что принадлежат своим собакам не меньше, чем те – им. А то и поболее. Как родичи отца, Снегири, и красногрудые птицы, безбоязненно залетавшие в избы… Кто чей? Поди разбери… Кобель был стар. Он родился в ту же весну, что и его двуногий побратим. Когда мальчик учился ходить, он придерживался за длинную шерсть терпеливого друга. Когда подрос – стал ходить с ним на охоту, и разумник-пёс присматривал за сорванцом, чтобы тот глупостей каких не наделал… Как он степенно и бережно брал лакомство из руки. Чуть касаясь, вежливо, осторожно – и не заподозришь рядом с ладонью двухвершковых клыков, готовых мгновенно обнажиться при шорохе незнакомых шагов!.. Последний раз мальчик-Пёс видел побратима при свете пламени, лизавшего крышу общинного дома. Кобель, утыканный стрелами, так и не разомкнул зубов на горле загрызенного сегвана…
