Татьяна Смирнова - Зона сумерек
Привычный текст отскакивал от зубов минуя сознание, она думала о своем…
Шлосс-Адлер. Гнездо Орла. В этот забытый богом городок, засунутый в выжженную солнцем каменную расщелину, она приехала не историю изучать, и уж, тем более, не делать бизнес. Это получилось как-то помимо ее желания, видимо, удача — действительно не леди и идет лишь к тому, кому наплевать на ее обворожительные улыбки. Работа увлекла ее совершенно неожиданно. наблюдать за людьми, угадывать их невысказанные мысли, находить объяснения поступкам, видеть, как на ладони нерешительность, смущение и тайные желания, оказалось чертовски забавным делом. После часа в автобусе, не перемолвившись ни с кем и словом, она уже могла сказать: кто здесь муж и жена, кто — счастливая влюбленная пара, у кого — тайная связь. Кто, едва автобус остановится у кафе, попытается "закинуть ей пару крючков", а кто воздержится, но будет смотреть так, что взгляд обожжет и сквозь тонкую блузу. И никого здесь не интересовали достопримечательности древнего Халибада. А было, между прочим, на что посмотреть…
Игорь, хозяин, которого она сразила наповал своими каблуками, в ответ на просьбу добыть пропуск в архив, скептически хмыкнул. Но она стоически вынесла и это, а, получив вожделенную бумажку, зарылась в старинные рукописи, разыскивая упоминания о Шлосс-Адлере и баронах фон Гогенгеймах. Когда, по полуразрушенной лестнице, она поднялась на сторожевую башню и с помощью веревки спустилась в колодец, который молва считала жилищем призраков, Игорь покачал головой, и сказал, что это уже не лечится. И предоставил ей возможность действовать как взбредет в умную голову. За безопасность сотрудников в свободное от работы время фирма ответственности не несла.
Этот умный, интеллигентный молодой человек, с дипломом Гарварда, ничуть не похожий на "нового русского" с "вот та-а-кой будкой и вот та-а-кой цепью", был бы по-настоящему удивлен, и даже не стал бы этого скрывать, узнай он о том, что Розали большую часть сознательной жизни провела под пулями.
«Филин» был одним из тех немногочисленных, но популярных ночных кабачков, где посетителей не выгоняли до тех пор, пока у них в кармане оставалась хотя бы мелочь. «Держала» его, разумеется, "Черная таможня", которая была любима всем Халибадом за то, что регулярно «опускала» мешхарских водил на солидные суммы в «зелени». Когда Пузо решил прикрыть "Белую таможню", налоги «черной» возросли на пять процентов, но ребята, перегонявшие фуры из Мешхары в Санджапур платили не протестуя. А чего им протестовать?
Если один пакетик «снежка» с лихвой окупал все расходы. Все это было отлично известно любому пацану в Халибаде, и только милиция, как всегда, пребывала в блаженном неведении. А кабак был, кстати, не плохой. Только магнитофон орал прямо в ухо какую-то дребедень про маленькую девочку с ее большой любовью, ритм был почти рэповым, а слова слишком хороши даже для попсы. Должно быть их сочинял автор популярных комиксов. С грустным недоумением Розали спросила себя, почему она все это терпит, почему не сожмет кулак и не шарахнет по адской машине. Но рука лежала на стойке бара безвольной плетью, и не было желания что-то рушить. Как, впрочем, и созидать. Может быть, из-за жары. В Халибаде совсем не было дождей.
Ад закончился внезапно. Сверху, с темного потолка в тусклых звездах матовых светильников пала блаженная глухая тишина. В следующую секунду прорезались голоса, звон посуды, скрип дверных петель. А потом в эту тишину как-то органично вплелись медленные звуки. Они переливались, как круглые, холодные металлические шары в ладони. Потом сложились в мелодию и сильный хрипловатый голос подхватил ее и повел. "Wind of change", "Ветер перемен"…
Подходящее название для мелодии, которая изменила мир, необъяснимо легко погасила раздражение и даже уняла головную боль. Она медленно выпрямилась, тряхнула рыжей гривой и повернулась, чтобы посмотреть на того, кто сотворил это чудо.
Она увидела руку с хорошо развитой кистью. На пальце темнело кольцо из странного, неблестящего металла… Рубашка, такая белая, что казалось — от нее веет холодом, широкие плечи, шея, твердый подбородок, а выше — губы, изогнутые в улыбке такой же медленной и завораживающей, как музыка.
Розали с усилием подняла взгляд. Темно-карие глаза смотрели на нее и, казалось, чего-то ждали. Нет, она, определенно, не знала этого человека…
Впервые за годы, Розали по-настоящему, не наиграно растерялась. Музыка стремительно отдалилась, зеленые светильники погасли, ночь обняла ее за плечи непонятная и влекущая. Она не узнала своего голоса, бесстрастного, с ленивыми и жесткими нотками. Откуда-то со стороны прозвучало низкое, мягкое, взволнованное:
— Как зовут моего спасителя?
Его губы разомкнулись, и она услышала:
— Разве у благородных героев могут быть имена? И зачем тебе имя?
Вернулась музыка. Розали почувствовала холодный и острый край стойки, высокий бокал в руке, уже четвертый или пятый за вечер. Машинально глотнула.
«Мулатка» нагрелась от ее ладони. Она быстро зажмурила глаза и мотнула головой, выныривая из какой-то черной дыры, космического Мальстрима. Как будто существовало в психологии и психиатрии такое явление, как "ложная память"… А ей, после "колодца призраков", определенно, нужен был психиатр.
— Я буду повторять твое имя как молитву всякий раз, когда положение покажется мне безнадежным.
На этот раз голос не подвел ее.
— Пощади, — он улыбнулся так, что она невольно улыбнулась в ответ, — не терплю ни молитв, ни проклятий.
Как легко оказалось шагнуть вперед и положить ладонь на его плечо. А потом закрыть глаза и довериться музыке и рукам — жестким, как дерево, но необыкновенно бережным. И позволить лжи, мечте и воспоминаниям смешаться в коктейль, еще более убийственный, чем «Мулатка»…
Горизонт покачивался перед глазами неутомимо, как метроном. И временами даже казалось, что, сквозь рев мотора, он слышит тихое «тик-так». Это время напоминало ему, что конечно, и что сейчас его осталось совсем мало.
Напоминать не было нужды — он помнил. Он торопился, выжимая из «Харли» все, на что была способна могучая машина, и даже больше. Если бы мотоцикл был конем, то в конце такого пути он непременно издох бы от перенапряжения.
Впрочем, стальное сердце тоже начинало уставать. Обостренным чутьем старого байкера он чувствовал нарастающую вибрацию, нехорошую вибрацию, напоминающую первые такты "танца с саблями", двигатель пошел вразнос. Наверное, стоило остановиться у ближайшего шлагбаума и перебрать его как следует, это было самым разумным решением, но неумолимое внутреннее «тик-так», гнало его вперед. Он откуда-то знал совершенно точно, что останавливаться и возиться с мотором у него нет времени. Шлагбаумы взлетали перед ним, как испуганные птицы, едва завидев впереди черную точку, заслышав трудный рев мотора, техслужба козыряла и махала вперед: "проезжай, мол, никаких претензий"… И жаркого дыхания за спиной он не слышал. Впервые в его жизни, а возможно и впервые со дня сотворения мира Гончие Смерти действительно приостановили свой бег. И его гнал вперед не страх перед смертью, а имя — мысль, имя — надежда.
