Станислав Романов - Больше, чем игра
К черту! Это не ученический рисунок!
Егор рисовал Лену. Не такой, какой увидел ее впервые — в общаге, в койке у Леньки, нет. Он рисовал Лену такой, какой запомнил ее при их следующей встрече: она сидела на скамейке, склонившись над книгой, он спросил: Давно сидишь? — она посмотрела на него снизу вверх, у нее было такое лицо, такое… Вроде бы ничего особенного, и все же, и все же… Глубокие глаза, длинные пушистые ресницы, темные брови, едва заметно вздернутый носик, пухлые губы, слегка приоткрытые, словно что-то вот-вот должно быть произнесено, четкая линия подбородка и обрамляющие лицо волосы — длинные прямые и светлые, похожие на мягкий лен…
Егор не знал, что водило его рукой, как ему удалось изобразить Лену такой — она смотрела с карты, как живая… Нет, она и была живой, настоящей.
Сколько же прошло времени, пока он рисовал карту? Часа два, по меньшей мере… Егор-хозяин по-прежнему обретался на кухне, он ни разу не заглянул в комнату и вообще старался не шуметь. Когда Егор-гость показался на кухне, потирая покрасневшие от переутомления глаза, Егор-хозяин порывисто поднялся ему навстречу.
— Ну что?
Вместо ответа Егор-гость подал двойнику карту с портретом Лены.
— Да, это она, — сказал Егор-хозяин, придирчиво изучив новый эмберский козырь. — Как только тебе такое удалось?
— Не знаю, — искренне признался Егор-гость. — Наверное, это и есть волшебство.
— Ага, конечно. — Егор-хозяин покачал головой. — Ты думаешь, эта штука сработает?
— Я очень на это надеюсь, — сказал Егор-гость тихо.
Егор-хозяин вернул эмберский козырь создавшему его художнику.
— Значит, твое возвращение домой откладывается?
— Возможно, это и есть мой путь домой, — сказал Егор-гость. — Я найду Лену, найду этого ее Протея, кто бы он там ни был, и постараюсь вытрясти из него все необходимые сведения.
— Ну ладно, Орфей, удачи тебе, — сказал Егор-хозяин. — Ты заходи еще как-нибудь. С тобой интересно.
— Сбда я дорогу знаю. — Егор-гость похлопал себя по карману рубашки, где лежал первый эмберский козырь. — Срасибо тебе за помощь и… ну, и за все, в общем.
— В общем — не за что, — с немного смущенной улыбкой ответил Егор-хозяин.
— Ну, я пойду, — сказал Егор-гость и повернулся к двери.
— Постой, — окликнул Егор-хозяин. — А можно я посмотрю на то, как ты… это… будешь уходить? Очень интересно, как это выглядит со стороны.
— Я и сам хотел бы знать, как это выглядит со стороны, — сказал Егор-гость. — Смотри, конечно. Может, когда-нибудь и мне расскажешь о том, что увидишь.
Оба вышли в маленькую тесную прихожую. Егор — гость надел свои кроссовки, взял в левую руку чертежный футляр с мечом, в правую — карту с портретом Лены.
— На всякий случай — до свидания, — сказал Егор-гость и подмигнул. Было заметно, что он очень волнуется.
— До свидания, — ответил Егор-хозяин. Он волновался не меньше, он не меньше гостя желал, чтобы у того все получилось.
Егор-гость остановил взгляд на портрете Лены. Он смотрел, не мигая, у него даже зрачки не двигались. Егор-хозяин тоже старался не мигать, боясь пропустить что-нибудь из того, что сейчас должно будет произойти. Но прошла, наверное, минута — и ничего не случилось. Егор-хозяин, менее привычный к подобного рода созерцаниям, чувствовал усиливающуюся резь в глазах, он уже едва удерживал веки. А Егор-гость вдруг произнес, все так же глядя на карту в руке:
— Извини, что я без приглашения…
Егор-хозяин от неожиданности мигнул, на мгновение облегченно сомкнув веки, и в этот самый момент, когда глаза его были закрыты, он ощутил слабое дуновение воздуха на своем лице. Егор-хозяин распахнул глаза как мог широко — и увидел свое собственное отражение в большом зеркале, что висело на стене напротив входной двери.
Гость ушел.
10
…В тот же самый миг, лишь только Копаев обратился с мысленным пожеланием к Лабиринту, весь узор пришел в движение — медленное, но головокружительное. Черные и белые фрагменты Лабиринта смещались, образуя новые сочетания, новые узоры. И это при том, что Копаев не чувствовал ни малейшего движения под ногами, он твердо стоял на твердом полу. Зрение говорило ему об обратном, и Копаев закрыл глаза. Стало легче.
Когда Копаев осмелился вновь открыть глаза и посмотреть себе под ноги, всякое движение уже прекратилось. Пол был неподвижен, но его рисунок стал иным: черные и белые кафельные плитки улеглись в простейший шахматный узор. Само помещение тоже стало иным, гораздо менее обширным по площади, и потолок опустился до двух с небольшим метров — Копаев легко мог достать до него рукой. Сужение обозримого пространства вызвало у Копаева легкие признаки клаустрофобии, заставило непроизвольно сутулиться. Копаев развернулся на сто восемьдесят и увидел прямо перед собой громадный сверкающий стол из нержавеющей стали, рядом со столом стояла маленькая тележка на резиновых колесиках, а на тележке в строгом порядке были разложены острые блестящие хирургические инструменты.
Ни Дворжецкого, ни Ерофеева в этом помещении не было.
Ну конечно, они ведь остались там.
В этом помещении вообще не было никого, кроме Копаева. Никого живого, по крайней мере.
Копаев поежился. От стены, лицом к которой он стоял теперь, ощутимо тянуло холодом. Стена вся состояла из маленьких железных дверок — похоже на автоматическую камеру хранения где-нибудь на железнодорожном или автовокзале. Только это была не камера хранения, и не чемоданы лежали в ячейках. По служебным делам Копаеву и раньше неоднократно случалось бывать в подобных местах, так что помещение, в котором он очутился по воле Лабиринта, Копаев с большой долей уверенности определил как морг. Веселенькое, однако, дело…
Копаев снова зябко поежился и энергично потер ладонями предплечья, чувствуя высыпавшие пупырышки гусиной кожи. Это было не от страха — разумеется, нет. Просто здесь было чересчур прохладно. Копаев пошевелил носом и оглушительно чихнул — от стены до стены раскатилось гулкое эхо, а на тележке звякнула какая-то острая железка.
Не понимаю, почему Лабиринт забросил меня именно сюда? Разве я его об этом просил? — подумал Копаев. — Надо отсюда выбираться. Мертвецам-то что — им ни холодно, ни жарко. Я же запросто могу насморк подцепить.
Хоть воздух был чист и лишен малейших признаков неприятного запаха, дышалось тяжело — возможно, угнетало полное отсутствие окон в помещении.
Копаев направился к выходу. За дверью оказался недлинный, метров в пять, коридор, слабо освещенный люминесцентными лампами, горевшими через одну. Правая стена коридора была глухая, в левой стене были две двери — закрытые, а оканчивался коридореще одними дверями, металлическими и раздвижными, — судя по кнопке вызова на стене, это были двери лифта. В коридоре было заметно теплее, чем в мертвецкой.
