Юлия Васюкова - Девять жизней одной Кошки
— Боишься? — Свен насмешливо изогнул брови. Я стиснула зубы, стараясь унять дрожь в руках. — Если ты такая трусиха, то ладно, я сам облегчу его участь.
Промолчала. Просто протянула руку, твёрдо выдержав взгляд Подготовителя, и судорожно сжала рукоять ножа. Медленно встала, ощутив, как по телу пробежала дрожь страха от того, что мне нужно сделать.
Ненависть странная штука. Вот ты всей душей терпеть не можешь кого-то, но когда доходит дело до собственноручного убийства, осознаёшь — вся твоя ненависть, вся твоя боль и обида не стоит того, что бы вот так запросто лишать кого-то жизни.
Но иногда, когда ты это понимаешь, поздно что-то изменить. И остаётся только закончить дело, потому как оставлять его в таком состоянии гораздо более бесчеловечно, чем убить.
Глубоко вздохнув, я медленно подошла к отцу и осторожно коснулась того, что раньше было лицом. Взглянула в затянутые пеленой боли зелёные глаза, подавила приступ тошноты и решительным жестом перерезала горло.
Отбросила орудие убийства в сторону и чуть отступила, смотря за тем, как кровь медленно вытекает из раны, и он дёргается в предсмертных судорогах. Но вот затихают и они. Остаётся только ещё тёплое тело, когда бывшее моим отцом.
Противно. Лучше бы я выбрала другое последнее желание. Но время невозможно повернуть назад, остаётся только сжать зубы и двигаться вперёд.
— Это была последняя комната, не так ли? — Мягко промурлыкала, понимая, что такая манера говорить своего рода защитная линия поведения. Мой разум пытался переварить информацию о том, что я только что стала тем, кем хотела бы оказаться в последнюю очередь — убийцей своего отца. Но воспринять и усвоить это не получалось, поэтому пока что я видела всю ситуацию как будто со стороны, видя всё скорее как зритель, а не как участник. — Что дальше?
— Дальше тебе поставят клеймо. Или ты думала так легко отделаться? Сгореть на костре и всё? — Свен приблизился к двери и взмахом руки открыл её. — Идём, Шелара. Скоро твои муки закончатся.
— Что ты знаешь о моих муках? — Хмыкнула и пошла за ним, стараясь обходить лужи крови, оставшиеся от того, как пытали моего отца. Захотелось поднять валявшийся на полу клинок и ударить им Свена в шею, так же как отца. Что бы он умер не менее мучительно и не менее болезненно. Но вздохнув, отказалась от этой идеи, входя в следующую, последнюю комнату.
Меня опалил жар. Глаза на мгновение заслезились от чрезмерно высокой температуры, а уши заложило от рёва кузнечного горна. Пахло потом, а ещё здесь было полно металлической пыли. От неё у меня засвербело в носу, и я чихнула, не сдержавшись.
— Ты привёл её? — Высокий, женский голос заставил меня удивиться, во второй раз за этот день. Из-за деревянной, с металлическими украшениями очень тонкой ковки, ширмы вышла высокая, широкоплечая женщина, лет сорока. Её длинные, посеребренные волосы были собранны в высокий хвост и покрыты чёрной косынкой. Простоватое, круглое лицо, с полными губами и усталыми серыми глазами, казавшимися в свете огня стальными. Мощные руки, с выступающим рельефом мышц, уверенно сжимали кувалду. — Что с ней делать-то?
— Клеймо, на руку, — Свен натянул капюшон и отошёл в сторону, оставив меня рядом с женщиной-кузнецом. — Она приговорена к казни.
— Ну ещё бы, — хмыкнула женщина и внимательно меня осмотрела с ног до головы. Я спокойно выдержала его взгляд. — Хлипенькая она. Выдержит ли?
— А ты поставь, — спокойно ответила, подходя ближе и положив правую руку на наковальню. — Мне уже нечего терять. Боль, всего лишь отголосок оставшегося у меня отрезка жизни.
— Ишь какая, — протянула женщина и, поставив кувалду на пол, подошла к ярко пылающему горну. Помешала в нём что-то кочергой, затем приблизилась к сложенным в деревянной кадке с водой металлическим прутам и вытащила один из них, к концу которого был прикован круг, с рисунком клейма. Осмотрев его внимательным взглядом, она вернулась к горну и положила прут в огонь, ногой качая меха, раздувая пламя ещё больше. Задумчиво посмотрела на то, как плясали оранжево-красные языки, и вновь повернулась ко мне. Её взгляд были наполнены усталостью и безысходностью. — Не боишься? — Кивнула головой на мою руку, всё ещё лежавшую тыльной стороной ладони вверх на наковальне.
— А стоит? — Я улыбнулась, искренне и тепло. Женщина удивлённо на меня посмотрела. — В моей жизни было много чего. Боюсь ли я новой боли? А смысл бояться того, что неизбежно? Делай своё дело. Не люблю заставлять себя ждать, особенно по случаю собственной казни.
— Жаль, что мы раньше не познакомились, — хмыкнула она и вытащила прут из горна. — Кричи, девочка. Такую боль ты вряд ли испытывала.
Моей руки коснулось раскалённое железо. И я закричала. Громко, безудержно, дико. Мне было плевать на то, что подумают Подготовители. Когда испытываешь такие ощущения, мир перестаёт существовать и нет ничего, кроме боли, кроме горящей плоти. Твоей собственной плоти.
Постепенно рука потеряла чувствительность, у меня появилось подозрение, что сгорела не только кожа, под горячим железом, но и нервные окончания.
Женщина хмыкнула и убрала прут, схватив меня за руку и опустив пострадавшую конечность в ведро с ледяной водой. На глаза навернулись слёзы, а из горла, вместе с криками боли, начало вырываться разъярённое рычание.
Вода охладило кожу, но даже после этого к руке не вернулась чувствительность. Я очень надеюсь, что постепенно она восстановиться. Как-то не хочется оставаться с одной рукой.
Кузнец помогла мне подняться, так как пока она держала мою руку в ледяной воде, я упала на колени, лишь каким-то краем сознания отметив данный факт. Отряхнула подол платья, что-то ворча на каком-то незнакомом мне языке. Потом вздохнула и скрылась за деревянной ширмой. А я…
Я стояла и даже не пыталась смотреть на свою руку. Просто не была готова к тому, что бы увидеть, во что она превратилась.
Женщина вернулась и аккуратно, почти нежно, взяла мою дрожащую руку, опустив её в глиняный горшок, наполненный, судя по запаху, целебным маслом.
— Дура девка, — со вздохом произнесла она, раскатывая на наковальне достаточно чистые бинты. Вытащила мою руку из горшочка и положила на ткань, аккуратно и очень осторожно распрямив скрюченные пальцы. Рисунок чёрно-красным узором виднелся на обожженной коже, покрывшейся волдырями и изрядно опухшей. Я морщилась, надрывно мявкала, но руку не выдёргивала. Почему-то, этой женщине я доверяла. — За что в тюрьму попала? Жизнь разонравилась?
— Так было нужно, — тихим, слабым голосом ответила, смотря, как споро и ловко бинтуют пострадавшую часть тела. — Иногда нам приходиться делать то, чего совсем не хочется. Но обойтись без этого нелья.
