Андрей Сердюк - Золотая Пуля, или Последнее Путешествие Пелевина
— Он мне сказал, что чем древнее и сильнее в своей правде народ, тем меньше струн на его исконном музыкальном инструменте, — шепнула Йоо на ухо Виктору.
— Да уж, куда там Западной Европе с её арфой, против нашей балалайки, — сыронизировал Виктор и почему-то посмотрел наверх, туда, куда улетали вместе с дымом искры. Там высь уже бурела будущим закатом.
Мурка и Йоо слушали Лётчика, не сводя с него глаз. Женщины. Все лишь женщины.
А Король Эпизода, наблюдая такую картину, пребывал в унынии. Артисту, как известно, нужна публика. Публика же сегодня была не его. Публика внимала не Артисту, но Лётчику. Да и публика была здесь такая, что сама рвалась в артисты: едва Лётчик закончил, Йоо свою песню спела. «Я ненавижу тебя» — так называется. Хорошая песня, боевая. И Лётчик, быстро мелодию сняв, стал ловко ей на двух своих шнурках подыгрывать. Здорово у них получалось. Что там говорить. Правда, Виктору на эту актуальную тему больше нравилась песня «Я тебя ненавижу». Но это была другой девушки композиция.
Следом за Йоо и Мурка спела. Не выдержала, поддалась общему настроению, спела. Про то, что она теперь, мягко говоря, институтка, и фея из бара, и дочь камергера, и летучая мышь.
Виктор тоже хотел спеть. «Там вдали за рекой». Но не стал. Трезвым был. Застеснялся.
И Артист тоже не стал петь. Не из оперных он был, из драматических. Выступать в чужом жанре не мог. Оттого-то и был в такой печали.
Виктор, заметив, что Артист взгрустнул, пододвинулся к нему поближе, решил подбодрить по-командирски:
— Как дела, Король?
— Помыться бы, Виктор Олегович, — неожиданно сказал Артист и почесал кадык.
— А что, давно в бане не были? — поинтересовался Виктор.
— Давно.
— Думаете, эта и есть та причина, по которой нас с вами девушки не любят? — спросил Виктор, и кивнул на лучшую половину отряда, которая вновь во все глаза смотрела на Лётчика, — тот вновь красиво выводил о чём-то грустном.
— Им дай только повод, — кивнул Артист.
Виктор внимательно оглядел своё войско-польско-не-сгинело, и подумал, что и впрямь было бы не хило помыть этих прокопчённых на ночных кострах чумазиков. Это Артист верную мысль подбросил. Дед-фронтовик учил, что вошь, она бойца деморализует.
И Виктор, оставив в самом разгаре праздник солдатской песни «Бойцы на коротком привале», вновь направился в деревню. Которая Забадай-Комар. Теперь уже насчёт бани договариваться.
И договорился.
Старушка, чей домишко с краю деревни стоял, дала добро. Денег не взяла, не понимала денег, а от упаковки говяжьего тушняка не отказалась. Ну и плюс ещё к тому Виктор наобещал дровишек в охотку подколоть. И то правда, — для Артиста выйдет трудовая психотерапия. А то что-то совсем новобранец скуксился. Того и гляди соскочит.
У бабки после можжевельниковых экзекуций и заночевали. Побоялся Виктор свою распаренную роту в лес на ночные минуса выгонять. А у одинокой бабки дом был большой. Всем места хватило. Разместились. И пирогом с горьковатой жимолостью разговелись.
Ночь с Лётчиком напополам поделили. Дамам выспаться дали. И Артисту, который с непривычки топором душевно намахался и теперь валился с ног.
До трёх испанец караулил, а в «собаку» Виктор его сменил. И до самого подъёма вокруг дома ходил — складывал слова в предложения, предложения в романы, романы в шкафы. И так увлёкся, что чуть рассвет не проворонил.
Но не проворонил. И пошёл будить народ.
А Йоо, например, уже во дворе тёрлась, правда, с закрытыми пока ещё глазами. Дюка выгуливала. Ей-то первой и рассказал всё. Всё то, что с полчаса назад видел вот этими своими собственными глазами. Представляешь, признался он ей восторженно, гляжу-вижу, сначала ничего, а потом вдруг резко так лучи из-за леса павлиньим веером — фырх! И, не поверишь, вдруг сразу заплавал-закачался небесных сфер худой каркас, взбивая шаткое начало чего-то важного для нас. И долго так туда-сюда… Колыхался… Амбивалентно. Ну а когда угомонились, почудоюдилось — вот-вот в затишье это чья-то милость на нас беспутных снизойдёт. Уже и нимфы иностранки к нам запросились на постой… Но тут вспомнил про дело — и, слава богу, отпустило.
Йоо выслушала его внимательно-внимательно, кивнула головой, зевнула и в тепло убежала. Кофий пить.
Когда к условленному месту вышли, Кузьмич-Егорыч уже ждал их. Прежде выдал он каждому самопальные болотоходы, — лыжи такие квадратные. Иначе не пройти.
С Дюком тут, конечно, промашка вышла. Ну ничего, уж как-нибудь.
И двинули. Туда, куда не ступала нога белого человека.
Сначала ничего, бодренько шагалось, даже весело — Йоо, которая за Артистом следом шла, то и дело кричала: «Лыжню мне! Лыжню!» Но вот когда настоящие болота пошли, тут уже… Хотя и подморожена уже жижа была, но всё одно ходуном под ногами ходила. Неприятное ощущение. Если бы барахла не было, оно бы побойчее, конечно, выходило, но тут уж как есть. Куда его денешь? Не бросишь же… Хотя Артист, кстати, бросил. Один ящичек с патронами. Не специально. Но выронил, не удержал. Тот плюх рядом в хлябь и сразу усасываться начал. Артист следом прыгнул. За ручку схватил и чуть следом за этим ящиком в омут не ушёл. Хорошо Виктор успел крикнуть, что, мол, брось, дурак. Бросил. Ныл потом. Дескать, а не отдадут ли его под трибунал за утрату военного имущества. Виктор успокоил, — утрата не растрата. И, вообще, спишем потом комиссионно на боестолкновение. И Артист успокоился.
А ещё приходилось Дюка на себе волочь. Тот сначала пытался с кочки на кочку перепрыгивать, но лягушка из него вышла хреновая. Пришлось волочь на себе. Не пристрелишь же. Хотя предложение такое поступило от одного… Не будем пальцем показывать, хотя это был… Но Йоо так глазёнками зыркнула, что предложившему такой выход, пришлось это дело на шутку переводить.
Один Кузьмич-Егорыч шёл бойко, да ещё и подбадривал. Мол, говорит, не лето — комарья и мошки нету, благодать сплошная — иди себе, да иди.
Ну, и шли себе, и шли. Пока, наконец, не вышли.
Болота вдруг кончились, твердь пошла, а твердь пошла там и лес опушкой кончился. Предстала перед почтенной публикой полоса перепаханная. Огнезаградительная. И столбики. Между столбиками проволока натянута. На ней плакатики висят. Известные. «Стой! Запретная зона!» Куда ты завёл нас, проклятый старик… Но Кузьмич-Егорыч в Сусанина не играл, — куда нужно привёл.
Но объявил, впрочем, что дальше не пойдёт. Дальше уж, звиняйте, сами. Тут недалече. Всё время прямо и прямо. Там она — рукой показал, тридцать первая. Увидите.
Расплатились со стариком, визитками обменялись, распрощались тепло, и дальше себе потопали.
