Сергей Челяев - Ключ от Снега
– Шедув!
– Да! – услышал он преспокойный голос отпущенника. Оказывается, Шедув все это время не спал!
– Помоги… – прохрипел Книгочей.
– А ты нуждаешься в помощи? – невозмутимо возразил отпущенник.
Книгочей даже задохнулся от растерянности и возмущения. Он что, издевается над ним, что ли? Отдышался, взял себя в руки, успокоился. Шедув по-прежнему лежал, завернувшись в походный мешок, не делая никаких попыток встать и помочь. На миг в голове Книгочея шевельнулась тревожная мысль о предательстве, но она была просто несуразна – кому мог предать его отпущенник там, где уже и жизни-то в людском понимании не было? Тогда он снова обратился к напарнику.
– Что со мной, Шедув? Я только что чуть не умер.
– Ничего страшного, друид, – ответил отпущенник. – Я все вижу.
– Что, что ты видишь, чего не вижу я, ответь мне, заклинаю тебя!
– Отвечу и без заклинаний, – усмехнулся невидимой во тьме улыбкой Шедув. – На тебя снизошло величайшее благо, которое только может испытать человек в своем земном или посмертном существовании. Привратник сейчас говорил с тобой.
– Привратник? – осекся Книгочей. – Привратник миров?
– Да, это был он. Темный Привратник, – уточнил отпущенник и, повернувшись, лег на спину.
– А как ты узнал, что это был он?
– Видишь ли, – Шедув говорил неторопливо, как человек, рассказывающий что-то уже сквозь сон. – Темный Привратник теперь в некотором роде мой хозяин.
Книгочей закусил губу. Он опять вспомнил, кто такой Шедув. Из глубины сознания всплыла насильно загнанная туда глубоко-глубоко мысль о себе – кто теперь Я? Но пока было не до нее, и Книгочей усилием воли, без сожаления загнал эту мысль обратно, до лучших времен, которые, может быть, теперь уже никогда и не настанут.
– И что он хотел, этот… Привратник? – Патрик все никак не мог справиться с трясущимися губами -так они словно отходили от мороза.
– Он же тебе сказал, друид, – сумрачным голосом тихо молвил Шедув. – Снись!
– А ты это слышал? – удивлению Книгочея не было предела.
– Скоро ты сам начнешь понимать такие вещи, – с бесконечным терпением в голосе отозвался дремлющий Шедув. – Как и многие другие. Тебе открылось здесь многое. И ведь ты же хочешь поведать обо всем своим бывшим друзьям?
Книгочей кивнул, хотя в темноте это и было бесполезным жестом, проглотив слово «бывшим».
Шедув что-то проворчал, вздохнул, устраиваясь поудобнее, и легонько махнул рукой.
– Ты сейчас уснешь, но во сне думай о том, что ты им хочешь поведать. К сожалению, ты не сможешь назвать им свое имя.
– Почему? – недоверчиво спросил Книгочей.
– Потому что у нас во сне нет имен, – просто ответил отпущенник. – Ты, конечно, можешь назвать себя тому, кому снишься, но это будет ложное имя, и оно не останется в его памяти. Может быть, какое-то впечатление, ощущение, но и только…
– И еще, – добавил он. – Направляй свои мысли только к тем, кому они адресованы. Ни в коем случае не думай о врагах, иначе они могут попытаться открыть место, где ты сейчас находишься. Хотя вряд ли у тебя это получится – скорее всего, твой сон накроет как дождем и друзей, о которых ты думаешь во сне, и тех, кто находится рядом с ними. Или очень хочет проникнуть в твои сновидения. В любом случае, скажи своим друидам все, что ты теперь знаешь о зорзах. Снись! Но помни – не все, что ты хочешь, будет передано напрямую. И потом как можно быстрее уходи из сна. Когда почувствуешь чье-то присутствие рядом – уходи. Те, кто увидят тебя во сне, должны понять все, что тебе хотелось сказать. Если же нет – значит, так тому и быть. Но они, по крайней мере, задумаются, ведь увиденное, очевидно, будет отличаться от образов, которые пошлешь им ты.
– Почему? И как будет тогда?
– Посмотри на воду – ты действительно такой, или это просто вода тебя так отражает? А в наведенных снах еще сложнее – там чаще всего бывают только неподвижные картинки. Но хватит! Не теряй времени. Снись!
Когда Книгочей стал поспешно устраиваться на ночлег, тщательно кутаясь в одеяло и отчаянно думая куда-то в темноту обо всем, что ему нужно передать Травнику и остальным, Шедув вновь его окликнул.
– Эй, друид, ты еще не спишь?
– Нет, Шедув.
– Тогда перед сном подумай и о том, что эту милость, которую тебе только что оказал Привратник, никому из людей на земле не оказывали уже сотни лет.
– Что ж, – ответил после минутной паузы Книгочей. – Это ведь – людям…
– Ты быстро учишься, – хмыкнул отпущенник. – И осваиваешься в своем новом качестве. Поэтому, прежде всего, подумай хорошо обо всем, что ты расскажешь во сне своему Травнику. А от меня добавь, хоть я это ему уже и говорил: и в размышлениях, и даже в снах бывают ошибки. Его ошибка – направление. Цвет он увидел правильно. Но если не поймет направления – не поймет и цвета. Хотя у часов тоже могут быть стрелы. Скажи ему это, друид. Он поймет.
Ян провалился в сон, как в большую и глубокую яму, наполненную мягкой трухой истлевшей прошлогодней листвы. Какое-то время он еще балансировал на грани сна и яви, но потом все силы куда-то исчезли, его тело стало невесомым, и он, сам уподобившись перезревшему ореху или старому желудю, тихо просочился вглубь. Он опустился туда, где не было ни времени, ни пространства, а только один сплошной туман, в котором так удобно предаваться блаженному ничегонеделанью, ничегонедуманью и, самое главное – ничегонечувствованию. Хотя на этот счет Коростель, конечно, ошибался, – чувства во сне могли обостряться до предела. Простая житейская проблема порой вырастала во сне до вязкой, неразрешимой ситуации, а мелкая ссора раздувалась до масштабов страшной войны со всем и вся. Правда, рассветным утром его обычно спасали сороки. Хлопотливые болтуньи-трескуньи еще засветло принимались обсуждать в соседних кустах свои неотложные птичьи дела, и под их треск Коростель благополучно просыпался, некоторое время лежал в сладкой дремоте и часто засыпал вновь, чтобы увидеть уже другой, свернутый в тугой туманный узел Большой Утренний Сон. Поэтому ночью сны приходили к нему редко, будто специально оставляя место для странных утренних откровений, которые всегда приходили неизвестно откуда. Но этот сон пришел ночью, сразу, едва он только уснул. Сон, который давно уже в нетерпении топтался за дверью, ожидая, когда же его впустят.
Сначала Яна охватила круговерть цветов. Могучий, бесконечный вал самых разных, зачастую противоположных цветов и оттенков медленно захлестывал его сознание, стремясь подмять под себя, поглотить, растворить в себе. Навстречу валу медленно поднималось широкое колесо темных и серых оттенков, в котором кое-где поблескивали успокоительные звездочки соли или кварца, крупинки которого иногда так ослепительно сверкают в яркий солнечный день по берегам рек. Это колесо тоже норовило вобрать Коростеля в себя, подчинить своей тупой, бездушной воле, сделать частью смутно угадываемых спиц, чтобы бесконечно крутить одним из многих таких же, прямых и гладких стержней. Тех, что уже утратили и свой цвет, и свою душу, которыми они, может быть, обладали когда-то. Ян ощущал себя между надвигающимися колесами, как между двух огней, которые, независимо от того, что один – обжигал, а другой – морозил, оба были гибельны и неотвратимы.
